Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ века в письмах и дневниках современников
Шрифт:
Нам до возвращения в Москву хотелось бы попасть в Нижний, чтобы сократить железнодорожный переезд. Если у Вас есть соображения и советы, то напишите, только немедленно, чтобы письмо застало меня в Москве до пятницы. Ведь Жигули — это под Сызранью?
Единственное мое утешение в делах то, что это полугодие очень хорош и светел Григорий Алексеевич. Но вообще пусто кругом.
Да хранит Господь Вас и семью Вашу.
Любящий Вас С.Булгаков.
Авва — ничего. О. Павел Флоренский, насколько могу судить, хорош.
378. Л.М.Лопатин — В.Ф.Эрну [1161] <16.05.1912. Москва — Рим>
16 мая 1912 г., Москва
Многоуважаемый Владимир Францевич!
К большому моему сожалению, должен известить Вас, что помещение Вашей статьи в нашем журнале встретило некоторые препятствия. Правда, Г.И.Челпанов ее еще не читал (последнее время он в постоянных разъездах), но я и другие члены редакционного комитета с ней внимательно ознакомились и совпали между собой в ее оценке [1162] . В статье Вашей "О природе мысли" [1163] есть превосходные отдельные страницы (например, те, на которых Вы говорите о сверхвременной природе трансцендентальной апперцепции), но в целом в ней так много недоговоренного,
1161
Архив Эрна, частное собрание. ф. Лопатина, лл. 1—2об. Из Москвы в Рим.
1162
Редакционный комитет журнала "Вопросы философии и психологии".
1163
Статья так и не была опубликована в "Вопросах философии и психологии". Под названием "Природа мысли" она была опубликована в журнале "Богословский вестник", 1913, т.3, с.500—531; т.4, с. 803—843; т.5, с. 107—120.
Лев Лопатин. 16 мая 1912 г.
Ваше ходатайство факультетом уважено [1164] . Л.Л.
379. Н.А.Бердяев — В.Ф.Эрну [1165] <30.05.1912. Люботин — Рим>
Ст. Люботин, Южных дорог, имение Трушевой
30 мая
Дорогой Владимир Францевич!
Давно уже чувствую потребность написать Вам, но все мешали разъезды. По переезде в деревню я скоро поехал в Москву. Там задержался дольше, чем предполагал, так как заболел ангиной и некоторое время не выходил из комнаты. По возвращении из Москвы был вызван в Киев для перевоза моих родителей на новую квартиру. Теперь только, кажется, более прочно утвердился в Люботине. Прежде всего хочу написать Вам, что было в Москве. Мне, повидимому, удалось откровенно и по душам поговорить с Сергеем Николаевичем, Григорием Алексеевичем и Маргаритой Кирилловной. Сначала Сергей Николаевич был духовно глух к тому, что я говорил, но потом все-таки услышал меня. Из редакционного состава "Пути" я ушел, и все, кажется, поняли, что ухожу я не из-за личных историй по поводу Гелло и т.п., не из демонстрации, а по глубоко осознанной внутренней потребности. Ничего враждебного и демонстративного в моем выходе нет, я остаюсь сотрудником "Пути" и сохраняю дружеские отношения с его участниками. Но выход из "Пути" для меня морально неизбежен, тут я повинуюсь своему внутреннему голосу. Для меня морально невозможно чувствовать себя в положении человека недобросовестного по отношению к издательству. Я даже думаю, что мне не следовало вступать в состав редакции "Пути". Я не чувствую себя принадлежащим к его духовному организму и это не могло не сказаться. Меня разделяют с Сергеем Николаевичем не разные мысли, идеи, как Вы склонны думать, а разные чувства жизни, разные религиозные оценки. Наше идейное единство казалось большим, чем реально было наше жизненное единство, и это гораздо глубже, чем различие в характерах и индивидуальностях [1166] .
1164
Ходатайство о продлении научной командировки.
1165
Архив Эрна, частное собрание, ф. Бердяева, лл. 9-10 об.
1166
О том же Бердяев пишет в письме Андрею Белому от 16.05.1912: "Внутренно неизбежен сделался для меня выход из редакционного состава "Пути". Я слишком далеко ушел от религиозного сознания, господствующего в "Пути", особенно от С.Н.Булгакова. Много говорил теперь со всеми в Москве, очень откровенно и интимно, и ушел без демонстративности, оставаясь сотрудником и сохранив хорошие отношения." Н.А.Бердяев. Письма Андрею Белому. Предисловие, публикация и примечания А.Г.Бойчука // Де вису, № 2, 1993, С.19. О выходе из редакции издатеьства "Путь" и отдалении от Московского РФО он пишет в другом письме Андрею Белому от 9.12.1912: "Я совсем ушел от всякой общественности, от всяких выявлений и выступлений, от публичных споров, от религиозно-философского общества и проч/его/." //Новый журнал. №137, 1979, с.122. Ср. также оценку Булгаковым этого события в настоящей публикации:п. Булгакова Глинке(Волжскому) от 15.04.1912.
То что я Вам писал и в разное время говорил о творчестве, то говорил не о "науках и искусствах", не о творчестве в "культурном" смысле, не о личностных дарах каждого из нас, а о новой религиозной эпохе, об ином чувстве жизни и оценке жизни, об ином религиозном сознании и жизненной морали. Сейчас я целиком поглощен книгой, которая будет очень целостной и последовательной. Год или два я ничем не буду заниматься, кроме этой книги, в которой надеюсь сказать то, что до сих пор мне не удавалось сказать. Книгу эту я предполагаю издать в "Пути" и уже об этом разговаривал. Последние месяцы я чувствую огромное творческое возбуждение и подъем, и перед этим состоянием моего духа отходят на второй план житейские невзгоды и трудности. Я ушел внутрь себя, вглубь, и не смог бы теперь выступать в Религиозно-философском обществе, писать статьи, связанные со злобой дня, хотя бы чисто идейной (например, полемика с "Логосом"), делать внешние дела [1167] . До поздней осени буду жить в деревне и усердно работать над книгой. Что будет с нами потом, не знаю. Мы живем без твердой почвы. Вероятно, осенью нужно будет искать место [1168] .
1167
"Я совсем ушел от всякой общественности, от всяких выявлений и выступлений, от публичных споров, от религозно-философского общества и пр. Хочу только интимного общения в замкнутом кругу. Верю сейчас только в путь катакомбный. Часто вижусь с Вячеславом Ивановичем <Ивановым>, <…> мы с ним спорим и противимся друг другу. Он настроен очень право-павославно. Со мной особнно стилизует на этот лад, держит сторону и Булгакова. Меня обвиняет в излишнем тяготении к штейнерианцам, в имманентизме, в люциферианстве и мн<огом> др<угом> <…>. Свою новую книгу решил не печатать в "Пути", так как слишком разошелся с духом путейским". Цит. по:Голлербах Е.//ВФ, 1994, № 2, примеч. 114.
1168
Вдругом письме к Андрею Белому (май 1912) Бердяев писал: "За этот последний год вопрос о творчестве переживался мной как религиозная драма, и на этой почве во мне окончательно созрело новое сознание. Я верю глубоко, что наступает в мире третья религиозная эпоха, эпоха творчества, откровения человека как творца и идет на смену эпохам ветхого завета, откровения закона, и нового завета, откровения искупления. Эту весну я
Об Италии вспоминаем, как о радости. У меня осталось впечатление, что "Путь" стоит твердо, что редакция в общем спелась, и опасностей редакции не грозит. Думаю, что мой уход не может поколебать "Путь", не приведет его к разложению. Да так никто и не ставил вопроса.
Григорий Алексеевич поправился и был очень мил и чуток. Отрадно было, что с Сергеем Николаевичем я до многого договорился интимно и откровенно. С его "Философией хозяйства" я во многом радикально расхожусь. Мои отношения с С<ергеем> Н<иколаевичем> теперь улучшились. Не должны омрачаться и наши с Вами отношения моим уходом из "Пути". Люблю Вас как всегда. Как Вы себя чувствуете? Над чем работаете? Л<идия> Ю<дифовна> очень приветствует Вас и Евг<ению> Давыдовну. Она была больна ангиной и сейчас оправляется. Е<вгения> Ю<дифовна>. собиралась Вам писать. Крепко Вас целую и приветствую Е.Д. Пишите.
Любящий Вас
Николай Бердяев
Поклонитесь Муратовым [1169] , когда увидите.
380. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке [1170] <3.06.1912. Кореиз — Симбирск>
3 июня 1912 г. Кореиз
Дорогой Александр Сергеевич!
Меня начинает беспокоить, получили ли Вы мое письмо, написанное в ответ на Ваше, и содержащее разные указания по поводу Вашей монографии, а также и сообщение о смерти моего отца, последовавшей 21 апреля. Ответьте сюда немедленно, если нет, то я постараюсь повторить это письмо.
1169
Муратов Павел Павлович(1881—1950) — прозаик, историк, искусствовед, издатель, автор книги "Образы Италии" (1911—12; 1924), которая заново открыла для русского читателя страну классического европейского искусства. Б.Зайцев через много лет писал: "Вскоре и он попал в Италию и так же, как мы, навсегдапопался.Это была роковая встреча: она внесла его имя в нашу культуру и литературу — в высокой и благородной форме. Три тома "Образов Италии" посвящены мне "в воспоминанье о счастливых днях". В этом сходились мы вполне: для обоих лучшие дни были — Италия, а его слова относятся к 1908 году, когда вместе жили мы и во Флоренции, и в Риме. Во Флоренции, в том самом "Алберго Нуово Цорона д’Италиа", который открыли мы с женой еще в 1904 году. (Существует и сейчас, и даже очень процвел.) Оттуда вместе ходили смотреть "Ведова аллегра" в Политеама Назионале через улицу, за гроши видели знаменитого комика Бенини, вместе помирали со смеху. Под Римом солнечный ноябрьский день с блаженной тишиной Кампаньи проводили на вилле Адриана, на солнце завтракали, запивая спагетти, сыр прохладным фраскатти. <…> Рядом стоял осел и мило-бесстыдно ревел от избытка сил. Вдали, за серебристыми оливками, в голубовато-златистом тумане сияли горы. Да есть чем помянуть… Правда, "счастливые дни" — были они счастливы и в 1911 году опять в Риме (где с Павлом Павловичем и его женой Екатериной Сергеевной — вместе мы встречали Новый год). "Образы Италии" и явились плодом этих дней. Их корни в итальянской земле — как все существенное, они рождены любовью. Успех образов был большой, непререкаемый. В русской литературе нет ничего им равного по артистичности переживания Италии, по познаниям и изяществу исполнения. Идут эти книги в тон и с той полосой русского духовного развития, когда культура наша, в некоем недолгом "ренессансе" или "серебряном веке" выходила из провинциализма конца ХIХ столетия к краткому, трагическому цветению начала ХХ-го". //Зайцев Б.Мои современники. ОПИ. Лондон. 1988. С. 160-161.
1170
РГАЛИ, ф.142, ед.хр.198, оп.1, л. 166, открытка из Кореиза в Симбирск.
Гонорар Ваш повышен, как Вы хотели, но размер не может быть таков, каков Вам представляется, а меньше. Поездка по Волге не состоялась вследствие болезни Феди. Сейчас мы благополучны.
Ваш С.Б.
381. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой [1171] <12.06.1912. Бегичево — Москва>
Милая, дорогая, бесценная,
Вот, наконец, опять письмо моей ненаглядной Гармоси, такое нежное, милое, хорошее, какое бывает только после грозы. Ты справшиваешь, сержусь ли я и понимаю ли. Ангел мой, как теперь сердиться, когда я весь насквозь обласкан, и как не понять. Ведь и я все то же испытываю, тоску по тебе и жажду тебя видеть и поскорее хорошо, до дна переговорить перелить все, что накопилось в твою душу! Что делает расстояние! Теперь, размышляя спокойно, и я скажу, что, если бы выслушал от тебя с глазу на глаз еще и втрое сильнее против написанного в письме, то не рассердился бы. Но то, что в разговоре вдвоем выходит горячо и бурно, то же самое как-то ужасно холодно звучит в письме. Совершенно понимаю и то, что у тебя в душе закрадывается недоверие. При такой долгой разлуке это иначе и не может быть. Всякие письма, слова, "отвлеченное общение", как ты говоришь, ужасно холодно. Когда я тебя долго не вижу, и у меня часто закрадывается мучительное к тебе недоверие и кажется, что я совсем тебе чужд. А потом, когда тебя увижу, и почувствуювблизи, все это разом улетучивается. И как бы хотелось сократить время этой разлуки!
1171
ОР РГБ ф.171.7.2б. л.4. Пчт.шт.отпр.: 12.06.1912., ст. Пятовская; из Бегичева в Москву.
Вот ты пишешь, что от меня зависит быть счастливым человеком на свете! Родная моя, если бы знала, как это мало от меня зависит. Собраться и приехать к тебе, как это кажется просто — и как это на деле трудно. Вот я теперь опять стал ходить на свое ржаное поле и вижу там удивительно странные вещи: поле стало приподниматься [1172] . Колоски разбитые, надломленные в нескольких местах, все-таки живут, поворачиваются к солнцу, цветут. Иной держится на ниточке, а живет, но боишься тронуть, — а то ниточка того гляди оборвется.
1172
Е. Трубецкой был селекционером-любителем и вывел весьма урожайный и морозоустойчивый сорт ржи, которая в это лето сильно пострадала от града.
Милая моя, дорогая, вот у меня дома — такой же надломленный колосок, который поворачивается к солнцу и живет, хоть и надломленный; но ты не поверишь, как я боюсь для нее всякого моего неосторожного движения. Всякий, даже маленький толчек воспринимается не могу сказать, до чего болезненно. Вот вдруг я неожиданно уеду в Москву без дела, явно для того, чтобы увидать тебя! Она скажет, что она даже этого желала, — а сама съежится и будет точно морозом побита. И все с таким трудом начавшееся медленное поправление остановится. Ну, как же тут уехать! В июле она знает, что необходимо. Ну а до тех пор, нужно, чтобы действительно была необходимость ехать, чтобы было дело, не терпящее отлагательств, но чтобы не видно было этого нетерпенья — видеть тебя, во чтобы то ни стало.
Друг мой, ты не поверишь, как трудно мне это в себе подавлять и этого не показывать. А я с несомненной ясностью вижу, что именно в этом средство, восстанавливающее силы, которое бесконечно действеннее ванн, вспрыскиваний, капель и т. п. Сейчас температура не выше 37,1° (хотя это все-таки для нее много), доктор находит, что легкое очень заметно поддается лечению. Но слабость сердца такая, что просто стояние на ногах немедленно повышает пульс до 100. Исследование на туберкулез умышленно не делается, так как лечение производится и без того все нужное против него: оно ни в чем бы не изменилось, если бы он открылся. А между тем впечатление от этого открытия было бы до крайней степени удручающее, что могло бы повредить! Да это сердце нужно беречь до последней возможности. Уж чересчур много оно перенесло!