Я — авантюрист?
Шрифт:
— Чьи?
— Таня одолжила. У неё вывих, всё равно пока ходить не может.
Преодолевая брезгливость, девушка натянула скользкие носки и втиснула их в кроссовки. Боль мешала, но куда денешься — надо! Сведя края застежек, она увидела, как туфли сами себя вздёрнули, облегли ногу. Носки вспенились и заполнили все пустоты. Стопа словно очутилась в родной, хорошо разношенной обувке, немедленно перестала болеть, разве что ныть продолжала, типа — от усталости.
— Прелесть!
Советоваться оказалось не с кем, и надеяться
Куры заполошно носились, взлетали, орали истошными голосами, а в руки не давались. Загонщики бестолково суетились с растопыренными руками, но получали удары крепкими клювами, ойкали и выпускали строптивую птицу.
Поняв бессмысленность использования толпы, Нина предложила другой вариант отлова:
— Пусть успокоятся, посмотрим, где корм лежит. Там будем ловить.
Бройлеры скоро вернулись в разрушенное строение, указав место скопления еды. Большая орава расталкивала друг друга, лезла по головам, чтобы поклевать сухой корм. Смело забравшись в то место, ловцы удивились — куры не боялись их! По указке девушки Матвей принёс спальный мешок, куда вожатые запихнули штук десять бройлеров, без шума и толкотни.
Закрыв спальник, парни оттащили его в сторону и уставились на Нину в ожидании приказа.
— Чего ждёте? Надо головы рубить! Топор несите, и доску какую-никакую…
Топор был, вместо доски сгодилась и отвалившаяся стенная панель, но головотяпством заниматься никто не решился. Уговаривая и стыдя парней, Нина зря потратила минут десять — те наотрез отказались:
— Как можно, — ужаснулся Дима, — это издевательство над живыми существами! Негуманно! Нас общество защиты животных со света сживёт!
— Идиоты, гуманность вспомнили, а как шницеля жрать, так вам поперек горла кусок не становится? Дети с голоду умирают, это как, нормально?
Но аргументы не действовали на парней, внешне взрослых и ответственных, вроде. Стиснув зубы, Нина вытащила первого бройлера, велела закутать его тело курткой:
— Вот так прижми сверху, чтобы он шею вытянул. И держи, когда биться начнёт, а то вырвется, — проинструктировала она парня, опустилась на одно колено и прицелилась топориком.
Рука не промахнулась. Голова бройлера отскочила, кровь брызнула струёй, залив ногу Антона. Тот вскрикнул, отскочил в сторону и мягко упал в обморок.
Глава тринадцатая
Лёшка шевельнулся, чтобы понять, что случилось с его многострадальным телом. Болела голова и левая рука в локте. Лучше бы сознание не возвращалось!
— Ноги целы… спина тоже… Лежу на правом боку… и вроде ничего не сломано… Но где правая?
Рука вообще не воспринималась! Догадка обдала спину холодом — её что, нет? Глаза раскрылись, но ничего не увидели, кроме темноты, так что посмотреть на себя парню не удалось.
Представить себя одноруким калекой Лёшке не мог. Такая
Правая нашлась. Она висела на привычном месте, очень холодная, но никак не заявляла о себе. Словно её и не было. Сказать, что попаданец оценил такое открытие скверным — ничего не сказать. Он заплакал, негромко и без всхлипов, как в детстве, когда от безысходности и страха хотел умереть, лишь бы не быть в очередной раз избитым отцом.
Наверное, жалость к себе накатилась, или ещё что, но всё тело вдруг принялось сигналить о себе — заболела спина, коленка, левый локоть заныл сильнее, макушка и правое ухо. Ушибленные или содранные — какое имеет значение? — они требовали к себе внимания, словно старались отвлечь от потери руки.
Трогая болячки, Лёшка причинял себе дополнительную боль, слегка постанывал, но отчего-то радовался. Наверное, что легко отделался, лишившись правой руки? Да и не лишившись, а просто потеряв возможность пользоваться ей.
Конечно, она парализована. Но ведь не отвалилась? А паралич может пройти! Опять, же — и одной рукой люди обходятся, и ничего, живут себе не хуже двуруких… Примерно так голова искала и находила успокоение в трагедии, только что казавшейся непереживаемой. И когда парень встал в полный рост, безвольно повисшая рука неожиданно тоже дала знать о себе.
Болезненные мурашки возникли в плече, с пульсацией ринулись внутрь руки, добрались до локтя и спустились к пальцам. Их невыносимо болезненные укусы терзали Лёшку, как только однажды в прошлой жизни, когда он отморозил мизинец, сунув в жидкий азот. Но сейчас это мучение обрадовало попаданца. Рука возвращалась! Она не отмерла! Он отлежал её! Слёзы текли ручьём, стоны вырывались сами и перемежались смехом над глупыми страхами и переживаниями.
— Рука ожила!
Она вернула себе подвижность через несколько минут. Уже двумя конечностями ощупав окружающий мир, Лёшка сообразил, что находится в наклонном колодце, задранном почти вертикально. Широкий, метра три в диаметре, он вонял застойной водой, но не канализацией. Сверху струился скудный свет, обрисовывая трещину или расселину, из которой на пол колодца насыпалось много земли. Только теперь парень хватился очков. Обыск окрестностей ничего утешительного не принёс — пропали спасительные стёкла. Без них мир расплывался в нерезкости.
— Хреново!
Голова самостоятельно принялась вспоминать, как её обладатель попал сюда. Через этот пролом или трещину? Проверить? Но лезть туда Лёшка не согласился бы ни за какие коврижки — сил не было. Тело так страдало, что даже разбитая голова и внутренняя, мутная боль, что плескалась в черепушке и порой затапливала сознание обморочной волной — не шли ни в какое сравнение с ушибами боков, спины и ног.
— Вверх выбираться — сил нет, на месте оставаться — глупо.
И он тронулся вниз по тоннелю, сравнивая себя с крысой, загнанной в ловушку.