Я историю излагаю... Книга стихотворений

Слуцкий Борис Абрамович

Ребенок для очередей

Ребенок для очередей, которого берут взаймы у обязательных людей, живущих там же, где и мы: один малыш на целый дом! Он поднимается чуть свет, но управляется с трудом. Зато у нас любой сосед, тот, что за сахаром идет, и тот, что за крупой стоит, ребеночка с собой берет и в очереди говорит: — Простите, извините нас. Я рад стоять хоть целый час, да вот малыш, сыночек мой. Ребенку хочется домой. Как будто некий чародей тебя измазал с детства лжей, ребенок для очередей — ты одинаково чужой для всех, кто говорит: он мой. Ребенок для очередей в

перелицованном пальто, ты самый честный из людей! Ты не ответишь ни за что!

Баллада о трех нищих

Двурукий нищий должен быть Весьма красноречивым: Ну, скажем, песню сочинить С неслыханным мотивом, Ну, скажем, выдумать болезнь Мудреного названая, А без болезни хоть не лезь, Не сыщешь пропитания. Совсем не так себя ведет С одной рукою нищий: Он говорит, а не поет Для приискания пищи — Мол, это был кровавый бой, Мол, напирали танки, Когда простился я с рукой — Пожертвуйте, гражданки! Безрукий нищий молчалив — В зубах зажата шапка. Башку по-бычьи наклонив, Идет походкой шаткой: Мол, кто кладет, клади сюда! И шапкой вертит ловко. А мы без всякого труда Суем туда рублевки.

Телефонный разговор

По телефону из Москвы в Тагил Кричала женщина с какой-то чудной силой: — Не забывай! Ты помнишь, милый, милый! Не забывай! Ты так меня любил. А мы — в кабинах, в зале ожиданья, В Москве, в Тагиле и по всей земле — Безмолвно, как влюбленные во мгле, Вдыхали эту радость и страданье. Не забывай ее, не забывай! Почаще вести подавай!

Отдельность

Плохо жить в проходной, но хуже проходить через хозяев, утонувших в финансовой луже, иногда из нее вылезая только вследствие вашей квартплаты, и терпящих ваши проходы. Плохо видеть чужие заплаты. Плохо видеть чужие заботы. И чужие несчастья учат. Обрывается сердце и вчуже, когда целые семьи, скачусь на брегах финансовой лужи, ждут, когда вы пройдете мимо, отворачиваясь и смолкая, и напоминают мима — выразительность вон какая! Я, снимавший восьмушки дачек, ощущал до дрожи по коже: не счастливей квартиросъемщик, чем квартиросъемщик его же. Я, снимавший угол квадрата комнаты в коммунальной квартире, знал, что комната мне не рада — все углы ее, все четыре. Правда, были и чаепития, кофепития, бесед извить, поздравления к Восьмому марта, домино и лото, и карта. Компенсировало едва ли это всё холодные взгляды, что соседи нам выдавали, и подтекста: не рады, не рады, сколько вы бы нам ни платили! Уважаю душевную цельность. Изо всех преимуществ квартиры я особо ценю отдельность. Надо строить дома. Побольше. Люди дорого заплатили и достойны жить по-божески. Бог живет в отдельной квартире.

Наглядная судьба

Мотается по универмагу потерянное дитя. Еще о розыске бумагу не объявляли. Миг спустя объявят, мать уже диктует директору набор примет, а ветер горя дует, дует, идет решительный момент. Засматривает тете каждой в лицо: не та, не та, не та! — с отчаянной и горькой жаждой. О, роковая пустота! Замотаны платочком ушки, чернеет родинка у ней: Гремят приметы той девчушки над этажами все сильней. Сейчас ее найдут, признают, за ручку к маме отведут и зацелуют, заругают. Сейчас ее найдут, найдут! Быть может, ей и не придется столкнуться больше никогда с судьбой, что на глазах прядется: нагая, наглая беда.

Старухи без стариков

В. Мякину

Старух было много, стариков было мало: То, что гнуло старух, стариков ломало. Старики умирали, хватаясь за сердце, А старухи, рванув гардеробные дверцы, Доставали костюм выходной, суконный, Покупали

гроб дорогой, дубовый И глядели в последний, как лежит законный, Прижимая лацкан рукой пудовой. Постепенно образовались квартиры, А потом из них слепились кварталы, Где одни старухи молитвы твердили, Боялись воров, о смерти болтали. Они болтали о смерти, словно Она с ними чай пила ежедневно, Такая же тощая, как Анна Петровна, Такая же грустная, как Марья Андреевна. Вставали рано, словно матросы, И долго, темные, словно индусы, Чесали гребнем редкие косы, Катали в пальцах старые бусы. Ложились рано, словно солдаты, А спать не спали долго-долго, Катая в мыслях какие-то даты, Какие-то вехи любви и долга. И вся их длинная, Вся огревая, Вся их радостная, Вся трудовая — Вставала в звонах ночного трамвая, На миг бессонницы не прерывая.

Любовь к старикам

Я любил стариков и любви не скрывал. Я рассказов их длительных не прерывал, понимая, что витиеватая фраза — не для красного, остренького словца, для того, чтобы высказать всю, до конца, жизнь, чтоб всю ее сформулировать сразу. Понимавшие все, до конца, старики, понимая любовь мою к ним, не скрывали из столбцов и из свитков своих ни строки: то, что сам я в те годы узнал бы едва ли. Я вопросом благодарил за ответ, и катящиеся, словно камни по склону, останавливались, вслушивались благосклонно и давали совет.

«Я судил людей и знаю точно…»

Я судил людей и знаю точно, что судить людей совсем не сложно, — только погодя бывает тошно, если вспомнишь как-нибудь оплошно. Кто они, мои четыре пуда мяса, чтоб судить чужое мясо? Больше никого судить не буду. Хорошо быть не вождем, а массой. Хорошо быть педагогом школьным, иль сидельцем в книжном магазине, иль судьей… Каким судьей? Футбольным: быть на матчах пристальным разиней. Если сны приснятся этим судьям, то они во сне кричать не станут. Ну, а мы? Мы закричим, мы будем вспоминать былое неустанно. Опыт мой особенный и скверный — как забыть его себя заставить? Этот стих — ошибочный, неверный. Я не прав. Пускай меня поправят.

«У меня было право жизни и смерти…»

У меня было право жизни и смерти, Я использовал наполовину, злоупотребляя правом жизни, не применяя право смерти. Это моральный образ действий в эпоху войн и революций. Не убий, даже немца, если есть малейшая возможность. Даже немца, даже фашиста, если есть малейшая возможность. Если враг не сдается, его не уничтожают. Его пленяют. Его сажают в большой и чистый лагерь. Его заставляют работать восемь часов в день — не больше. Его кормят. Его обучают: врага обучают на друга. Военнопленные рано или поздно возвращаются до дому. Послевоенный период рано или поздно становится предвоенным. Судьба шестой мировой зависит от того, как обращались с пленными предшествующей, пятой. Если кроме права свободы, печати, совести и собраний вы получите большее право: жизни и смерти, — милуйте чаще, чем карайте. Злоупотребляйте правом жизни, пока не атрофируется право смерти.

«Маловато думал я о боге…»

Маловато думал я о боге. Видно, он не надобился мне Ни в миру, ни на войне, И ни дома, ни в дороге. Иногда он молнией сверкал, Иногда он грохотал прибоем. Я к нему не призывал. Нам обоим Это было не с руки. Бог мне как-то не давался в руки. Думалось: пусть старики И старухи Молятся ему. Мне покуда ни к чему. Он же свысока глядел На плоды усилий всех отчаянных. Без меня ему хватало дел — И очередных, и чрезвычайных. Много дел: прощал, казнил, Слушал истовый прибой оваций. Видно, так и разминемся с ним, Так и не придется стыковаться.