Я не прощаюсь
Шрифт:
Надо где-то снять деньги. Я направилась к банкомату на другом конце вестибюля. А зачем, интересно, Инсон попросила меня взять удостоверение? Вдруг ей провели какую-то сложную операцию и нужно оплатить счета? У неё ведь ни родителей, ни братьев, ни сестёр, никого.
Инсон.
Меня позвали внутрь палаты, там было шесть коек, она лежала на самой дальней. Когда я вошла, она нервно вглядывалась в входную дверь позади меня. Она ждала не меня. Может, ей нужен врач? Но не успела я об этом подумать, как она словно воспряла духом, заметив
– Ты пришла, – сказала Инсон.
– Что случилось? – спросила я, встав подле изголовья койки.
Из-под её широкой больничной рубашки остро выпирали тощие ключицы. Лицо её за год сильно исхудало, хотя, может, так казалось из-за отёков.
– Электропилой промахнулась, – выдавила шёпотом из себя Инсон, словно ей отрезало не пальцы, а шею.
– Когда?
– Позавчера утром.
– Хочешь посмотреть? – спросила она, вытянув свою руку.
Я ошиблась, подумав, что у неё вся ладонь была обёрнута бинтом. Верхние фаланги указательного и среднего пальцев торчали из-под повязки. Судя по свежим следам операции – перемежавшихся бордовых и розоватых оттенков крови – они совсем недавно ещё кровоточили.
Мои глаза невольно дёрнулись.
– Ты, наверное, впервые такое видишь, да?
Не сумев сыскать подходящие слова, я перевела на неё свой пустой взгляд.
– Для меня это тоже впервой.
Лицо Инсон украшала вялая, бесцветная улыбка. Скорее всего, из-за большой потери крови. И шептала она, вероятно, из-за боли от вибраций голоса.
– Мне сначала показалось, что это просто глубокий порез.
Я наклонилась к ней поближе, чтобы лучше слышать. Моих ноздрей слегка коснулся запах крови.
– Но потом боль стала только сильнее. Я еле сняла с рук разорванные перчатки, а две мои фаланги остались внутри.
Я вглядывалась в движения её губ, чтобы лучше понимать, что она говорит. Они были настолько бледными, что отдавали фиолетовым оттенком.
– И вот тогда из моих пальцев полилась кровь. Я сразу же подумала, что мне нужно остановить кровотечение, но что было дальше – не помню.
На лице Инсон было написано чувство вины.
– Я ведь знала, что с электронным оборудованием перчатки нельзя надевать, как бы холодно ни было. Я сама виновата.
Инсон обернулась на скрип открывающейся двери. По её лицу, резко расплывшемуся от облегчения, я сразу поняла, что это был тот человек, которого она ждала. Женщина лет шестидесяти с короткими волосами и коричневым фартуком направилась в нашу сторону.
– Это моя подруга, – представила меня Инсон, не повышая голоса.
– Эта медсестра присматривает за мной. У них две смены, она работает днём.
Медсестра коротко и тихо рассмеялась и поздоровалась со мной. Тщательно обработав руки антисептиком с запахом алкоголя из помпового дозатора, она взяла с прикроватного столика алюминиевую коробку и положила на колени.
– Мне, на самом деле, очень повезло, сын одной бабушки с нашего района, с которой мы близко общались, подвёз меня до
– Вообще, он занимается крупногабаритной доставкой, а бабушка его хотела по пути заехать ко мне и дать коробку мандаринов. Они заметили, что свет в мастерской горел, поэтому посчитали странным, что никто не выходит, и решили зайти проверить – а там лежала я без сознания. Было очень много крови, так что сначала они остановили кровотечение, а потом загрузили меня назад в грузовой отсек и спешно довезли до больницы Чеджу. Мои перчатки с фалангами бабушка взяла с собой. На Чеджудо не оказалось врачей-хирургов, занимающихся такого рода операциями, поэтому мы взяли первый же рейс в…
Инсон снова приостановилась – медсестра обработала иголку спиртом, поднесла к её указательному пальцу Инсон и без промедления воткнула. Губы и руки Инсон параллельно дёрнулись. Взяв вторую иголку и протерев её ваткой со спиртом, она так же проколола её средний палец, оставив на нём ранку. Медсестра снова дезинфицировала обе иголки и положила их обратно в коробку, тогда губы Инсон снова разъединились:
– Говорят, операция прошла без проблем.
Она продолжала говорить шёпотом, но между слогами проскальзывал её голос, словно ей стало труднее терпеть боль.
– Теперь самое главное, чтобы кровь не застаивалась.
Я чувствовала, как Инсон выдавливает из себя шёпот, поэтому голос ведущей новостей, доносящийся из подвешенного над входом телевизора, начинал действовать на нервы.
– Нельзя, чтобы там, где перешито, засыхала кровь. Поэтому они мне говорят, лучше не останавливать ток крови и чувствовать боль. В противном случае нервные окончания верхушек пальцев отомрут.
Не задумываясь, я задала ей встречный вопрос:
– А что будет, если отомрут нервы?..
Лицо Инсон покраснело, как у ребёнка, и мы чуть было обе не засмеялись.
– Ну, тогда пришитая часть просто сгниёт.
Я, всё так же в шоковом состоянии, смотрела ей в глаза, которые словно договаривали за неё: «Разве не очевидно?»
– Поэтому мы каждые три минуты проводим вот такую процедуру. Уже часов двадцать медсёстры мучаются.
– Каждые три минуты? – спросила я, словно попугай, способный только повторять за другими.
– А как ты тогда спишь?
– Я просто лежу, немного дремлю в перерывах между визитами медсестёр.
– И как долго ты ещё так будешь?
– Где-то недели три.
Я разглядывала её ещё более разбухшие посиневшие пальцы, по которым текла кровь, но в какой-то момент не выдержала и подняла голову, столкнувшись взглядами с Инсон.
– Жуть, да?
– Да нет, – ответила я.
– Даже мне кажется, что жуть.
– Не так страшно вроде, – соврала я во второй раз.
– Кёнха, честно говоря, я устала.
Она не врала.
– Врачи уверены, что я не сдамся. Тем более что без указательного пальца правой руки жить трудновато.