Я не свидетель
Шрифт:
– Отслужу, Федорович, ей-богу за мной не пропадет.
– Отслужишь! Как бы ни так! Живым немца отыщешь - бабки огребешь, а мертвым - мне его спихнешь: заводи дело, Остапчук, труп - это по твоей части...
Они спускались по лестнице, вышли из подъезда. У бровки тротуара стоял "уазик", за рулем сидел Стасик, а на заднем сидении спортсмен-радист, нашедший паспорт Тюнена...
Подъехали к роще со стороны, которую указал спортсмен, пошли по просеке. Роща была старая, березы толстые, с посеревшей корой, с отслоившейся на многих стволах берестой и шелухой тонкой пленки. Спортсмен
– Налево, прямо, опять налево. Вон ту башню видите? Держите на нее.
Они продирались сквозь заросли. Иногда в просветах меж деревьями проглядывали кирпичи далекого здания. Это была высокая круглая водонапорная башня, возведенная еще в конце прошлого века. Она пережила революцию и войны, отслужила свое: сложенная из крепкого красновато-сизого кирпича, заброшенная, так и осталась она торчать в роще недалеко от просеки ничейным строением, - никому не приходило в голову рушить ее, бесхозную, пустую, или выдалбливать кирпичи для какой-нибудь стройки, намертво слитые в блоки могучим цементом...
Прошло минут двадцать, прежде чем спортсмен вывел их на едва приметную тропинку, а затем свернув с нее метров на десять в сторону, остановился и указал на куст:
– Вот здесь. Паспорт лежал не под кустом на земле, а на нижних ветках.
– Похоже, его не положили, а швырнули. Он за ветки и зацепился, заметил Михальченко.
– Тот, кто это сделал, не пришел сюда специально. Паспорт можно было выбросить и в мусорную урну, и в решетку водосточного люка, и куда угодно, чтобы сразу от него избавиться, - сказал Остапчук.
– Что ты имеешь в виду?
– спросил Михальченко.
– А то, что он попал в руки этому человеку где-то здесь, и по дороге отсюда он его и зашвырнул в кусты.
– Куда ведет эта тропинка?
– спросил Михальченко и у спортсмена.
– Она соединяет шоссе с просекой.
– А просека?
– С одной стороны начинается у сквера, пересекает всю рощу и другим концом тоже выходит к шоссе.
– Которое ведет к аэропорту?
– спросил Остапчук.
– Да.
– Ну и что?
– Остапчук посмотрел на Михальченко.
– Покумекаем, - ответил тот.
– Поехали.
Тем же путем возвращались к машине.
– Что у тебя с этим делом? С Басиком?
– тихо спросил Михальченко Остапчука.
– Вроде видели его в Боровичах.
– Далеченько. Чего он туда махнул?
– Разберемся...
– Остапчук прав, - сказал Левин.
– Если не соврал мне Иегупов, что проводил Тюнена до начала просеки, значит Тюнена кто-то настиг на ней где-то посередине, по пути к шоссе. Вряд ли этот "кто-то" пришел бы в рощу из города специально, чтоб избавиться от паспорта Тюнена. Это можно было сделать в городе в любом месте. Паспорт попал к неизвестному нам человеку в руки там, в роще. Там он его и выбросил, возможно, забрав из него авиабилет. Да, Остапчук прав. Когда ломбард откроют?
– Я справлялся. Сказали "на днях". Наша точность! Простой у нас получается, - огорченно сказал Михальченко.
– Не будет простоя, Иван Иванович. Звонил отставной полковник Кукин.
– Смотри-ка! А я ведь на этом поставил крест!
– оживился Михальченко.
– Ты уж забери этот крест, нам с тобой его еще нести и нести. А пока что связывайся с Кукиным. Вот координаты, - Левин протянул Михальченко листок бумаги...
После полудня Михальченко отправился в санчасть на процедуры: массаж и озокеритные ванночки для руки. Постепенно рука оживала, контрактура все меньше и меньше сковывала пальцы. Может все шло бы быстрей, если б ходил на процедуры ежедневно, как и положено. Но случалось, из-за занятости пропускал два-три дня в неделю. Он понимал, что в итоге придется идти за третьей группой на ВТЭК...
В коридое санчасти он увидел сидевшего на стуле Остапчука.
– Ты чего здесь?
– удивился Михальченко, опускаясь на пустой стул рядом.
– Зуб. Всю ночь не спал, хоть на стену лезь.
– А чего ждешь?
– Там есть больной, - кивнул Остапчук на дверь, за которой выла бормашинка.
– Мне, наверное, тоже сверлить будут?
– словно ожидая утешения, спросил Остапчук.
– Боюсь, зараза. Больно, говорят.
– Ты что, первый раз к зубному?
– Первый.
– Слышь, Максим, ты мне сказал, что Басика засекли в Боровичах, не идет у меня одна думка из головы. Басик, как я понял, добывает оружие для этого кавказца. В Боровичах в 1941 был УР [укрепрайон]. Там шли сильные бои с немцами. По сей день пацаны находят винтовки, гранаты, немецкие автоматы. Живы еще люди, которые знают в лесах места, где этого добра погуще. За хорошие бабки, а тут Басик скупиться не станет, сводят его в лес, подскажут, где искать.
– Кишка у него тонка, у Басика, допереть до этого. Да и не так уж мало он взял в школе ДОСААФ.
– Не скажи. На параше посидишь - до чего хочешь додумаешься. А разве ты не читал в газете, что на Смоленщине и еще где-то, где бои с немцами большие шли, пацаны оружие и боеприпасы находили, а потом туда уголовный элемент потянулся?
Из кабинета стоматолога вышел больной, держась за щеку.
– Входите!
– раздался голос из кабинета.
– По мою душу, - вздохнул Остапчук, поднимаясь.
– Ты про то, что говорил, пока помалкивай. Тут крепко подумать надо, а потом можно и руководству доложить...
Михальченко пошел в конец коридора в процедурную.
Через час Остапчук шел из санчасти домой. Хотелось скорее добраться до постели и заснуть. Болела губа, надавленная рукояткой зеркальца, ныла десна, в голове гудело от мучений минувшей бесонной ночи и от визга бормашины во рту. Но прежней - дергавшей, бившей в висок и в железу под челюстью боли уже не чувствовал. Остальное можно было терпеть, "переспать", как сказал он себе.
Остапчук шел и думал о том, о чем говорил ему час назад Михальченко, и постепенно соглашался, что в рассуждениях приятеля имелся резон. К концу дороги он уже вовсе увлекся версией Михальченко, она заслонила все остальные возможные поводы, вдруг погнавшие Басика в Боровичи...