Я не тормоз
Шрифт:
— Вам что, молодой человек?
— Капучино, — говорю я. Сначала говорю, потом уже думаю и смотрю на ценник. Ух.
Мама всегда берёт капучино, наверное, все девчонки любят так.
Прощай, пицца в художке. Художка… Если один человек туда опоздает на пятнадцать минут… Пусть он опоздает, у него важное дело.
Неудобно тащить этот кофе, когда самокат по плиткам прыгает. И я иду рядом с дорожкой, прямо по листьям. Не очень удобно, зато тихо.
Бросаю самокат возле скамейки, прямо на землю, просто отпускаю
Ну и что теперь? Сидит, плачет. И я, как дурак, со стаканом… Чего мне в голову взбрело, зачем?!
Выпить самому и забыть.
Вдруг она откидывает волосы. (А круто у неё это выходит, как в кино!). И смотрит на меня.
— Ты Маша? — спрашиваю я, как дурак. Она молчит. А вдруг она никакая не Маша, и я всё напутал?
И вдруг я становлюсь как будто не я. Со мной раньше такого не было. Откуда это нахальство, смелость эта — никогда бы не подошёл раньше!
— Маша, всё будет хорошо, — говорю я.
Она качает головой.
— Не будет… Чего тебе надо вообще. Чего привязался? Вали отсюда, понял?!
От этого моя смелость увеличивается. Всё, меня послали, больше я ничего не теряю. И чёрт с ним, с рисованием этим.
— Я тебе кофе принёс, — говорю я.
— Чего? Ты кто вообще?
— Волшебник. Дубровский, слышала про такого?
И я свищу песенку, которую так любит папа:
«Не плачь, Маша, я здесь…»Без слов, просто свищу. Она наверняка не знает такой. Про Дубровского.
Она улыбается. Вдруг. Хорошо так улыбается. И я вижу, наконец, не только пальто и волосы, но и лицо. А что, и довольно симпатичная, несмотря на распухший нос и глаза.
— Откуда ты взялся, — спрашивает она и берёт у меня кофе. Не пьёт, просто греет руки.
— Так, пролетал мимо, — говорю я.
Вдруг меня охватывает космическая робость. Вот так, на ровном месте; будто это не я сейчас тут свистел и был Дубровским. Прямо руки-ноги перестаю чувствовать.
Вдруг Маша поднимает голову:
— Б.Г. знаешь, откуда? Никто не знает…
— Папа любит «Аквариум», — объясняю я зачем-то… Вот причём тут папа-то, а?
Молчу. И Маша молчит. Слышно только, как голуби топают по жухлым листьям, надо же, какой грохот: топ, топ! Как слоны.
— Ладно, я погнал. Мне пора, я космически опаздываю.
Я прыгаю на самокат и лечу — трынь-трынь! — по этим дурацким плиткам. И зачем-то ещё ору во всё горло:
— Не плачь, Маша, я здесь, Не плачь, солнце взойдё-от!… Дальше там «не прячь от Бога глаза, а то как он найдёт нас». Но это, про Бога, я уже не стал орать. Это уже слишком.
Влетел в метро.
Откуда я знаю, что она там смотрела на меня и смеялась! Я прямо видел, как смеялась! Спиной,
… А Рома в художке на меня налетел страшно. Что у них там очередь стоит желающих учиться, а мы занимаем бюджетные места и ещё опаздываем! Позволяем себе! Что он не будет мне отдельно ничего объяснять!
Рома вообще хороший, просто он самый молодой из учителей. Компьютерную графику преподаёт. И ему иногда кажется, что он нас слишком распускает. Тогда он пытается быть строгим… Это смешно даже.
Но мне было не до смеха. Какой-то запал смелости кончился, я просто кивал и даже не оправдывался, как обычно.
Рома сел рядом, спросил вдруг:
— У тебя нормально всё?
— Да, Роман Игоревич, извините…
И он быстро и чётко объяснил мне, как с этой программой что делать. И я вдруг всё догнал. Полгода не доходило, а тут дошло!
По крайней мере в этот раз мой колченогий жираф не улетел непонятно куда, а сохранился. Да, уродец. Но живой!
Потом, на перемене, Малашевич опять заливал что-то, как он ездил в испанский лагерь и что у него там с кем было. Мы раньше ржали над ним, но тут вдруг я понял, что он врёт от беспомощности. Хочется, чтобы его, мелкого, косоглазого, тоже считали крутым. А мне…
Мне вдруг перестало хотеться. Чтобы меня крутым считали. Я… Я и так знаю. Девушке было плохо, и я её утешил. Что там Малашевич против меня!
Ну, и я стал ему поддакивать. Делать большие глаза: «ну, а она что? А ты? Ну, ты даёшь!»
Малашевич как-то расцвел, и даже угостил меня своей пиццей напополам. И так вышло, что я поел нормально, хоть и без денег. И чай с лимоном, лимон у нас бесплатно, и сахар, а пакетик чайный я у Малашевича взял.
Как-то жалко его. Выдумывает, выдумывает…
Они бы в обморок упали, если бы увидели, какую Машу я кофе угощал. Но я никогда в жизни им не расскажу. Лучше наврать чего-нибудь. А это… Не поймут.
А в конце урока Рома вдруг моего жирафа вывесил на большой экран. Я думал, сейчас все будут хихикать, а Рома разбирать, где я и как облажался. А он говорит:
— Вот, обращаю ваше внимание. По этой работе какие будут мысли?
Все начали говорить, конечно, какой он кривоногий и как у него что не так гнётся, мне аж жалко стало Жирафика моего. А Рома потом и говорит:
— Все ваши замечания имеют смысл. Но перекрываются одним-единственным аргументом. Жираф у Волкова (это ведь жираф, да?) вышел живой. Конкретный персонаж с характером и жизненным опытом. И всё остальное перестаёт иметь решающее значение. Наконец-то в вашей группе кто-то сделал что-то живое. Вот что бывает, Игнат, когда работаешь головой, а не руками!
…Надо же, абсолютно мимо он попал. Я сегодня вообще не думал, что делаю.
Просто совершенно случайно вышел такой жираф, захотел и вышел. И даже сохранился, и Рома его себе на флешку записал.