Я никогда не была спокойна
Шрифт:
Первыми, кто прорвал линию антивоенного фронта, стали республиканцы и социалисты-реформисты Биссолати и Бономи. Еще более болезненной стала смена позиций некоторых представителей крайних левых и анархистов, уверенных, что поражение Германии может проложить путь пролетарской революции. На устах у всех было имя Амилькаре Чиприани: участник Парижской Коммуны, харизматичная личность, живая легенда, почитаемая несколькими поколениями революционеров. Постепенно рушилось единство в рядах ИСП. Руководители Итальянского профсоюза, убедившись, что Италия не встанет на сторону Австрии, начали резко сворачивать к политике вмешательства. Де Амбрис был уверен, что победа пангерманизма сведет на нет достижения пролетариата, достигнутые в предыдущие десятилетия, и
В уме Муссолини уже зародились новые мысли, которые, впрочем, он пока не торопится обнародовать. Более того, он вынужден умерить свой пыл по отношению к Бельгии и немного изменить направленность газеты, выработав нейтральный стиль. Это Балабанова заставляет его придерживаться более строгой линии, которую подсказал секретарь Лаццари 15 августа. 23 августа Avanti! публикует передовую статью без подписи, в которой объясняется, что нет никакой необходимости объединяться с Тройственным союзом и объявлять войну Австрии и Германии, поскольку «они не тронули итальянскую землю»[184]. 26 августа газета пишет о «белой горячке национализма».
Это тревожный месяц в жизни Балабановой. Из австрийских газет она узнает, что социалисты этой страны тоже готовы голосовать за войну. Она получает письмо от Плеханова: отец-основатель русского социализма хочет с ней увидеться. Они встречаются в Женеве. Анжелика видит нервного, озлобленного человека, он делает вид, что ему интересно, как собираются вести себя итальянцы.
– Мы сделаем все возможное, – сказала Анжелика, – чтобы не допустить вступления Италии в войну и положить ей конец как можно скорее. Что касается лично меня, то я, естественно, сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь в этом партии.
Его глаза гневно сверкнули.
– Значит, вы постараетесь не допустить вступления Италии в войну. А как же Бельгия? Где ваша любовь к России?
– Что вы хотите сказать, говоря о моей любви к России? Должно ли мое отношение к войне измениться, потому что в нее вовлечена Россия? Разве не вы раскрывали мне истинные причины войны? Разве не вы предупреждали нас, что готовится бойня, и что мы должны противостоять ей?
– Что касается меня, – ответил он, – то, если бы я не был старым и больным, я бы вступил в армию. Мне бы доставило огромное удовольствие насаживать на штык ваших немецких товарищей.
«Моих немецких товарищей! Разве они и не его тоже? Кто, если не он, учил нас понимать и ценить немецкую философию, немецкий социализм, Гегеля, Маркса, Энгельса?»[185]
Это уже не та Анжелика, что училась в брюссельском Свободном университете, – тихая и застенчивая, с восхищением слушающая мэтра русского социализма. Студенческая жизнь закончилась, все, что тогда зарождалось и развивалось, сейчас рассеивается как дым. Начать хотя бы с понятия человеческой солидарности. Вот, например, Плеханов. Не говоря уж о Муссолини. Она и не заметила, что в душе редактора Avanti! вот уже несколько месяцев как поселились сомнения. В газете он по-прежнему хранил нейтралитет, но в частных разговорах признавался, что долго не сможет придерживаться такой линии. Он говорил об этом с педагогом-социалистом Джузеппе Риккардо Радиче и с журналистом Массимо Рокка на следующий день после покушения в Сараево. И тому и другому он сказал, что не выносит тупых руководителей партии, которой ему хотелось бы руководить «по-умному, направляя ее как полагается, когда вершатся великие дела». А те «партийные господа, великие революционеры на словах, а на самом деле трясущиеся за свои теплые местечки и за собственную шкуру», не понимают, что если Франция будет вовлечена в конфликт, будет невозможно сохранять позицию абсолютного нейтралитета[186].
Он говорит in camera caritatis[187], но не осмеливается сделать решительный шаг: он чувствует на себе взгляд Балабановой и не готов расстаться с работой и зарплатой. И потом, разве
Слухи, распущенные националистами, необоснованны. Однако масла в огонь добавляет визит в Италию немецкого депутата Альберта Зюдекума. Этот социал-демократ пытается убедить итальянских социалистов, прибегнув к прекрасному аргументу: они должны выразить богатой немецкой партии признательность за финансовую помощь, оказанную им в прошлом. А ведь в дверь Бебеля всегда стучалась Балабанова. Теперь Берлин ждет компенсации. Но Анжелика непоколебима: любая война, за исключением классовой, – это стычка между изголодавшимися буржуазиями, между кровавыми империализмами. Для девочки из Чернигова, выросшей среди немецких левых марксистов, это категорический императив, и аргументы доктора философии, присланного в Италию, не сдвинут ее с места.
Однажды вечером, когда я зашла в редакцию Avanti! Муссолини, еще более мрачный чем обычно, сказал мне, что через несколько минут придет некто Зюдекум. «Зюдекум, – воскликнула я удивленно, – что ему здесь нужно?» Я не была знакома с ним лично, но знала, что он принадлежит к правому крылу социал-демократической партии. Из-за его милитаристских взглядов его собирались исключить из партии. Муссолини в ответ пожал плечами, а в дверь уже входил гость в сопровождении депутата Клаудио Тревеса. Мне его представили, и я сразу же на немецком выразила свое удивление его визиту. Он ответил, что прибыл по поручению руководства его партии. Это удивило меня еще больше. Я знала, что он не может быть истинным ее представителем[188].
Балабановой кажется странным, что для убеждения итальянских революционеров немецкие товарищи выбрали ярого ревизиониста. И она говорит это ему в лицо, без обиняков. Но Зюдекум отвечает, что его выбрали потому, что у него есть действующий заграничный паспорт.
Муссолини, обычно нетерпимый к тем, кто думает не так как он, очень сердечно принимает иностранного гостя и даже просит его дать интервью Балабановой на немецком языке. Сначала Анжелика отказывается, потом, под давлением партии, соглашается, но с одним условием: Муссолини должен дать шапку с объяснением позиции нейтралитета, которой придерживается газета и ИСП. Редактор соглашается. Однако 27 августа 1914 года, в полдень, когда была назначена встреча для редактирования текста, он не является. Начальник типографии спешит закрыть номер, но Балабанова не дает разрешения на печать текста: она ждет испарившегося редактора.
В полночь Балабанова сдает в печать другую статью, а не интервью. Поздно ночью Муссолини все же приходит, но газета уже в печати. Между Анжеликой и Бенито снова нарастает напряжение. Она обвиняет его в малодушии. Он приводит массу объяснений своего отсутствия. В конце концов Муссолини печатает это злосчастное интервью, сопроводив его двусмысленной статьей, что ясно уже из названия: «Некоторые возражения». Да и имени немецкого товарища он не упоминает. Что до возражений, вот одно из них: мы не одобряем голосование за военные кредиты. Но мы понимаем, что ощущают немцы перед лицом русского вторжения, как понимаем мы состояние французов перед лицом вторжения немецкого. В любом случае, мы признаем интернационалистические заявления нашего товарища. Какое счастье, что существует такая великая страна, как Италия – для будущего Социалистического интернационала, для того чтобы вновь поднялись и сплотились ряды, развеянные ныне ураганом войны[189].