Я обещала, и я уйду
Шрифт:
НатэлаСерапионовна, с некоторой опаскою поглядывая насупруга, потянулась через грязные тарелки засвидетельством, принялась изучать.
– - Былаб хоть из Москвы, из хорошего дома, -- сказала.
Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.
– - И вдобавок ты -- трус!
– - Трус?
– - переспросил Тамаз.
– - Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишкаю
Неимоверный вид насказочный Тбилиси
Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проектыю
Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ириназавернулав спаленку, окинулахозяйским взглядом, пошлав прихожую, распаковалачемодан, и, отыскав накухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретоюю
– - Зачем?!
– - рвал с шеи Тамаз золотой крестик, -- зачем вы навесили его наменя?! Ейю ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в конце концов! Вид сделайте!
– - А если ребенок?
– - спросил отец.
– - Кому нужен внук с дурной наследственностью?
– - Дане будет у нас детей!
– - выкрикнул едване сквозь слезы Тамаз.
– - Не будет! Онаобещалаю
– - Онаю -- передразнил отец.
– - Кто из вас мужчина, что-то не разберу. Она?
– - Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня, доведете!..
– - и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.
Мать припустиласледом.
– - Натэла!
– - безуспешно попытался остановить ее отец, потом встал, прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.
– - Тамаз, мальчик, -- подвывалапод нею НатэлаСерапионовна.
Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:
– - Открой. Поговорим как мужчинас мужчиною.
Тамаз, видать, услышал в тоне отцакапитулянтские нотки, щелкнул ключиком. Реваз Ираклиевич вошел, сел к столу, показал сыну настул рядом. НатэлаСерапионовнастояланапороге.
– - Уйди, мать!
– - прикрикнул Реваз Ираклиевич.
– - Значит, говоришь: больнанеизлечимо?
– - переспросил, когдаони остались одни.
– - Конечно, папа!
– - И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?
– - Даже меньше! Скорее всего -- меньше!
– - И детей, клянешься, не будет?
НатэлаСерапионовнастоялау дверей, подслушивала, асквозь щель другой двери подсматривалазаНатэлой Серапионовною прислуга.
– - Клянусь!
– - Хочешь испытать себя, да, сынок?
– - Реваз Ираклиевич внимательно вгляделся в глазаТамаза.
– - Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб онаумиралане в одиночестве?
– - Н-ну да, папа, -- замялся Тамаз.
– - Но дело не только в этом. Мнею Мне, знаешь, очень хорошо с неюю -- и Тамаз покраснел.
– - Ну, ты понимаешью
– - Понимаю-понимаю, -- подтвердил
– - Есть женщины, накоторых у мужчины почему-то особенно стот.
Тамаз смутился.
– - Чаще всего именно такие женщины нас и губят. Только не сболтни матери!
– - Что ты, папа!
Повислапауза: несколько более интимная, чем хотелось бы Тамазу.
– - Н-ную коль двагода, -- прервал ее, наконец, Реваз Ираклиевич.
– - Ладно, сынок! Ты, в конце концов, достаточно молод. Испытай!
– - Спасибо, -- пролепетал Тамаз.
– - Но уж если взялся, -- добавил отец строго, -- не вздумай бросить, когдаонастанет беспомощной и некрасивой! Такого малодушия я тебе не прощу!
– - Нет, папа. Не брошу!
– - отозвался Тамаз торжественно.
НатэлаСерапионовнаедвауспелаотскочить, чтобы не получить дверью по лбу.
юСказочный Тбилиси заокнами глубоко посинел, украсился огоньками. Иринасиделав кресле, напряженная и недвижная. Потом резко поднялась, зажглаэлектричество, сталасдвигать, сносить в одну линию холсты и планшеты, чистые и заполненные: проектами, рисунками, живописью. Церкви, портреты, пейзажию Выдавиланапалитру целый тюбик первой попавшейся краски. Взялакисть. И метровыми буквами, по всем планшетам и холстам, написала: Я ХОЧУ ЕСТЬ. Поставилажирный восклицательный знак. Оделась. Взяласумочку. Вышлаиз мастерской, хлопнув дверью с автоматической защелкою.
Хоть и по-грузински было написано, Иринапоняла, что небольшая, консолью над улицей вывескаобозначает кафе, скорее всего -- кооперативное, и вошлавнутрь. Лестница, которая несколькими ступенями велавниз, освещалась едва-едва: таинственно.
Миновав прорезь тяжелых бордовых портьер, словно наавансцену попав из-зазанавеса, Иринаоказалась в еще более скупо и загадочно освещенном подвальном зальчике, стойка-бар которого под сравнительно ярко мигающим аргон-неоном тянулак себе автоматически, композиционно.
Иринас ходу умостилась навысокий насест:
– - Не покрмите?
Бармен сделал круглые глазаи повел ими в сторону и назад. Иринаотследилавзгляд и наткнулась накрутого мэна, двумя руками держащего огромную пушку. Пушка -- Иринапоинтересовалась -- сторожилашестерых, стоящих, опершись нанее полуподнятыми руками, у задней стены.
Крутой мэн оценил Ирину и взглядом же, разве добавив легкий, нервный кивок -- послал назад, к выходу. Тут Ириназаметила, что у портьеры, с внутренней ее стороны, стоит еще один мэн, не менее крутой, с коротким автоматом в руках -тоже направленным натех шестерых.
Иринаосторожно, как по льду, скользкому и тонкому, сделаланесколько шагов и, только очутившись налестнице, перевеладух.
– - Что ж это такое?
– - подумала.
– - Захват? Грабеж?
Черная ЫВолгаы неподалеку от входа-- с госномерами и всякими там антеннками -- подсказала, что скорее всего -- захватю
Такси еле тащилось по поздневечернему, шумному и цветному, проспекту Руставели. Назаднем диванчике полусидел Тамаз, влипнув в окно, пристально вглядывался в сумятицу тротуарной жизни.