Я сделаю это сама

Кальк Салма

Мне тепло, я не мёрзну, я не стучу зубами, нет. Внутри тепло, даже горячо. И сейчас оно разойдётся по всей мне. Вот прямо возьмёт и разойдётся. Сейчас. Из груди да по всему телу, по рукам и ногам, до кончиков пальцев. И обратно.

– Говорю – всё с твоей силой хорошо, с господней помощью, - услышала я над собой Евдокию и открыла глаза.

От одежды шёл пар. Хороший такой пар, мощный, душевный. Будто держали над костром, или положили на горячую батарею. Если в таком темпе продолжится, то и вправду высохнет.

Я сушилась, Евдокия

и Ульяна о чём-то шептались, во дворе перекликались мальчишки. Надо сказать им, чтоб тащили из сарайчика то, что там ещё лежит, в качестве дров, а вообще, конечно, нужно озаботиться нормальными дровами. И сделать запас. Марья ходила и что-то вытирала.

Меланья вернулась вместе с Пелагеей. Принесли хлеба, молока, пирог с капустой и какой-то посуды – здесь-то нет ничего. И как-то так вышло, что быстро всё съели, и всей имеющейся толпой принялись за отмывание намоченного мною зала.

Вода где-то мгновенно впиталась, а где-то скатилась по слою пыли. Но после того, как был решён вопрос её добычи и нагрева, дальше стало проще. Я попробовала наполнить бочку своей невероятной силой – но смогла только до половины, а потом снова мелко затряслись ноги, и пришлось сесть на лавку. Завершала Евдокия – с усмешкой.

– Жилы-то не рви, пригодятся ещё. Научишься – будет легко.

– Когда там ещё научусь-то! Мне сейчас надо, - вздыхала я.

– Ты помнишь, как ходить училась? Или говорить?

– Про сына лучше помню, чем про себя, - отмахнулась я.

Потому что давно всё это было.

– Хоть бы и про сына. Не в один же день, правда? Так и тут. Если бы тебя с детства учили, то сейчас бы ого сколько могла, а так – ну, справишься.

– Так меня вроде и учили с детства, да, Мари? А потом что-то пошло не так.

– Ваш батюшка решил, - вздохнула та. – А почему – никому про то не сказал.

– Теперь уже, как есть, - но если я что-то понимаю, в тетрадке Женевьевы, наверное, кое-что о том должно быть.

Тетрадку я ещё почитаю. А пока – дела.

В печке весело потрескивали дрова, Пелагея прошлась по ней жесткой щёткой, а Ульяна вела руками, и пыль с копотью исчезали, как и не было.

– Ульяна, ты… тоже умеешь, да?

– Сила есть – ума не надо, - откликнулась Ульяна. – Нет, надо, конечно, но какая тут сила! Я так, помыть-почистить, свет зажечь. С божьей помощью. Это малая сила, она почти у всякой бабы есть, а иначе как? У Пелагеи есть, у Меланьи нашей тоже есть, ещё много у кого. У мужиков реже, они всё больше руками. Хотя тоже хорошо, скажешь – по щучьему веленью, по моему хотенью, расколитесь, дрова! Починись, забор! Перестань скрипеть, калитка! И всё сразу хорошо. Нет, пусть руками, и без того у мужиков много силы да воли. А мы уж потихонечку сами, помолясь. Это у Дуняши настоящая сила – она и боль снять, и кровь унять, и в родах помочь, и зимние хвори прогнать, и если кто себе повредил ногу или руку – тоже она. Такой другой у нас попросту нет. И замуж не пошла, коза такая, упрямая,

вдруг бы дети ту силу унаследовали? – и ещё легонько пихнула Евдокию в бок.

– Куда мне замуж-то, думай, что мелешь, - вздохнула знахарка.

Но Ульяна не обиделась, и знай себе трещала дальше. О том, у кого во дворе какой приплод – котята, щенки, поросята выросли, скоро колоть на мясо да на сало, мясо морозить, а сало солить. Кто не успел к зиме что починить в доме, кто что заготовил, а кто не почесался.

– Ты откуда всё знаешь? – не поняла я.

– Так мимо ходят, - пожала та плечами. – Вот и знаю.

Я, конечно, не поняла, причём тут «мимо ходят». А Пелагея со знахаркой переглянулись да посмеялись.

Когда пришли сумерки, Евдокия раскинула руки, и из каждой ладони вылетело по яркому светящемуся шару. Я ахнула – это было красиво – раз, и стало светло, вот прямо нормально светло – это два. Я очень страдала от полумрака вечерами.

– А я смогу? – спросила, раскинула руки так же.

– Попробуй. Позови силу, - но знахарка обо всём так говорит, чтоб звать силу, я уже привыкла.

Закрыть глаза, поискать внутри себя свет и тепло… неужели получится?

– Ой, вышло, у барыни вышло! – зазвенел голосок Меланьи.

Я глянула – маленький шарик, один. Но вышло же, вправду вышло! Я подбросила его наверх, он завис над моей головой. Хорошо.

А потом мы поняли, что умаялись. Пол был отчищен, пролит кипятком и высушен, равно как и стены, и окна изнутри. Печь возвышалась под потолок во всей своей белизне. Мальчишки принесли и поставили три стола, и лавки к ним.

– Так, еды бы всем. Сейчас слетаю домой, принесу, - Ульянка деловито вытирала руки о передник.

– И я тоже, - кивнула Пелагея. – Моим там есть, чем поужинать, если явятся, не пропадут.

– Пелагея, там у тебя картошка была, неси, - вспомнила я.

– Да ну её, не еда это, - отмахнулась только.

– Это ты её готовить не умеешь, - сказала я. – Неси, сварим.

В итоге Ульяна, Меланья и Пелагея ушли, мы с Евдокией домывали сени и крыльцо, а мальчишки аккуратно сложили деревяшки из сарая возле печи и пошли к Пелагее – помочь принести. И не зря – принесли и каши, и огурцов солёных, и ещё пирог, и чайного листа заварить с травками, и картошки. Я тут же взялась ту картошку чистить, и потом ставить в котелке на печку варить. Пока варилась – накрыли на стол, а там и Ульянка прибежала.

– Во, сагудай! Мимо Янека шла, у него попросила! И ещё он коптил сегодня рыбу, вот смотрите, свеженькая.

На стол плюхнулась миска со свежепосоленной рыбой – с лучком и маслицем, а рядом – плоская тарелка с десятком копчёных хвостов. К картошечке самое то!

Картошка сварилась, я бросила в миску кусок масла да зелёного лука, и поставила посреди стола.

– Так, а выпить-то с устаточку? – вопросила Ульяна.

А вот не подумали, и зря. Жаль.

Тьфу, не жаль, всё хорошо.