Я слышу тишину
Шрифт:
От его прикосновения щека все еще горела, будто Джонатан поставил на мне несмываемое клеймо. Губы его, как я успела отметить, были теплыми и сухими - никаких мокрых поцелуев, просто дружеское приветствие.
От его близости ноги стали ватными, и мне пришлось незаметно опереться о крышку рояля, чтобы не упасть.
– Что вы играли?
– спросила я, надеясь хотя бы ненадолго отвлечься от мыслей, которые он у меня вызывал.
– Это?
– Джонатан отступил и посмотрел на рояль, словно вспоминая. На лицо его набежала тень.
– "Варварское аллегро". Это написал Бела Барток [1] .
1
Бела Барток (1881 -- 1945) - венгерский композитор. Родился в Трансильвании в семье школьной учительницы.
Мне было страшно сказать какую-нибудь глупость о непонятном для меня предмете, который при этом явно имел для него значение.
– Очень экспрессивно, - осторожно сказала я.
– И... мятежно? Чем-то похоже на джаз.
Его брови поползли вверх, а красиво очерченные губы приоткрылись от удивления.
– А ведь и правда, - заметил Джонатан, улыбнувшись.
– Действительно, похоже на джаз. И в этом есть что-то мятежное, да. Вот здесь...
– он пододвинул для меня стул, а потом сел к роялю и сыграл быстрый рваный фрагмент.
Его лицо неуловимо изменилось - словно Джонатан не извлекал звуки из рояля, а слышал внутри себя. Это было одновременно прекрасно и пугающе.
– Вам нравится эта пьеса?
– спросила я, когда музыка смолкла.
Джонатан провел по клавишам кончиками пальцев, а потом посмотрел на меня.
– Очень, - признался он.
– Но я никогда не играю ее на концертах.
– Почему?
– Моя мама ненавидела ее, - ответил Джонатан, продолжая вести какую-то легкую мелодию. Вид его длинных пальцев, двигающихся с немыслимой быстротой, завораживал.
– Ненавидела?
– Она умерла.
– Простите.
– Ничего страшного. Это было давно.
Джонатан на секунду прикрыл глаза, словно вспоминая.
– Я разучил ее, когда мне было тринадцать, - продолжил он тихо.
– Это очень сложная вещь, быстрая, не каждому взрослому музыканту под силу... Я ужасно собой гордился. Мне хотелось сделать маме сюрприз... Но когда я начал играть, она вдруг встала и молча вышла, - Джонатан снял руки с клавиш и сложил на коленях, глядя в пустоту.
– Я не мог понять, что случилось, а она молчала - просто игнорировала меня с моими вопросами три недели. За это время она не сказала ни единого слова.
Голос Джонатана дрогнул, и он замолчал. Я поколебалась, прежде чем прервать затянувшуюся паузу.
– А потом?
– А потом все вдруг прекратилось, - сказал он уже своим обычным голосом.
– Она просто снова начала говорить со мной, как ни в чем ни бывало. Я был так рад, что больше ни о чем ее не спрашивал. Уже после, намного позже я понял, в чем дело. Маме показалось, что это бунт, что-то вроде заявления, понимаете? Как будто я пытался сказать ей, что не хочу больше играть или что она слишком сильно на меня давит. Услышав "Аллегро", мама решила, что таким образом я выражаю протест. Но я просто хотел ее порадовать. Думал, что так она будет гордиться мной еще сильней, но... Я просто хотел ее порадовать.
Он снова замолчал, а потом осторожно опустил крышку. Не зная, как реагировать, я поддалась безотчетному порыву и положила руку поверх его.
– Это прекрасная мелодия, - искренне сказала я.
– И вы изумительно ее играете.
– Спасибо, - ответил Джонатан едва слышно.
– Может, когда-нибудь я и правда ее сыграю. Однажды, когда она перестанет напоминать о мне грустных временах.
Его глаза были так близко, что я ничего не видела, кроме них. Моя рука все еще лежала поверх его, и он накрыл мои пальцы другой ладонью.
– Могу я спросить?
– Джонатан погладил ткань моей перчатки.
– Вы всегда их носите?
Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
– Почему? Не хотите прикасаться к грязи?
Его откровенность требовала ответной искренности с моей стороны. Я покачала головой.
– Нет. Это из-за моей сестры. Она меня вырастила. Когда родители погибли, она стала мне и папой, и мамой... Это было тяжело, сейчас я это понимаю - ведь ей было всего восемнадцать, - запнувшись, я взглянула на Джонатана; он слушал со всем вниманием. Кончик носа вдруг нестерпимо зачесался, и мне стоило неимоверных усилий сдержаться от нервного почесывания. Контролировать себя помогало лишь то, что Джонатан смотрел на меня в упор и при этом не выпускал моей руки. Так что я досчитала до пяти и сделала медленный вдох, прежде чем продолжить.
– Я постоянно с ней спорила, все делала наперекор - маленькие дети ведь всегда ищут у взрослых слабину. Чем сильнее Мира злилась, тем больше я шалила и капризничала. И однажды, когда я отказалась мыть руки, она сорвалась: притащила в ванную, открыла кран с горячей водой и держала мои руки под водой, пока у меня кожа не покрылась волдырями... Это было так больно, просто ужасно! Но еще хуже было чувство вины: ведь это я своими капризами вынудила ее так поступить. Если бы я вела себя, как полагается, она бы не разозлилась и не вышла из себя, понимаете?
Бросив быстрый взгляд на Джонатана, я осеклась. На него было страшно смотреть: его челюсти сжались, а глаза потемнели. Казалось, он и сам на грани срыва.
– Сколько вам было лет?
– с трудом спросил он.
– Когда это случилось?
– Года три или четыре... Я не помню. Какое это теперь имеет значение?
Джонатан на секунду зажмурился, точно отгоняя кошмарные видения.
– Вы правы, - он прерывисто вздохнул.
– Никакого. Ваша сестра - где она сейчас?
– Умерла.
– Хорошо, - это вырвалось у Джонатана явно непроизвольно, но он тут же овладел собой.
– Простите. Я имел в виду - мне очень жаль.
– Все в порядке.
Говоря это, я почти не лукавила. Признаться, он был не первым, кому я рассказывала свою историю. С каждым разом это было чуть-чуть легче.
Джонатан поднял на меня глаза.
– Покажите мне свои руки, - умоляюще сказал он.
– Мне нужно увидеть.
И я решилась.
– Хорошо.
Медленно высвободив ладонь из его хватки, я потянула на себя ткань перчатки на указательном пальце. Джонатан не сводил с меня глаз, и я чувствовала себя так, словно раздеваюсь перед ним - вся, целиком и полностью. Ощущение наготы было таким мучительно-острым, что внизу живота у меня незнакомо заныло. Это ощущение не было неприятным - скорее, наоборот.
Палец за пальцем, я снимала перчатку с левой руки, не отрывая глаз от лица Джонатана. Его рот приоткрылся, а грудь вздымалась ощутимо чаще, чем раньше. Когда я одним резким жестом сдернула перчатку, он вздрогнул и подался вперед, чтобы не упустить ни единой детали.