Я сын батрака. Книга 1

Чухлебов Семен Кондратьевич

Вам, наверное, интересно, что я в такие не простые минуты, говорил им. Первые слова которые я им сказал, это были слова уверенного человека, и я говорил уверенным тоном. Лошадь, ни в коем случае, не должна почувствовать, что возле неё находится неуверенный человек. Тогда она поймёт, что вы, для неё плохой защитник, и себя она вам не доверит, в донной ситуации снова бросится в бега. Сначала я говорил командным голосом, как бы давал им установку: «Стоять», при этом повторял несколько раз. Такую команду они слышали не однократно, ещё до меня и поэтому её понимали и исполняли. Затем как появились признаки их успокоенности, я им начал говорить другие слова, в поучительно назидательном тоне, с легкой укоризной. Хочу отметить, что оба коня красавцы, тёмно-рыжей масти, упитанные и ухоженные, видно хозяин у них заботливый. Так вот, держу лошадь под уздцы, глажу её шею, а сам говорю, им обеим: «Ну, кого вы испугались, у нас в Ипатово и бояться-то некого, что вы кур да гусей не видели, так их, у вас в селе Кугульта больше чем в Ипатово. Да и я теперь рядом с вами, так что будьте уверенны, в обиду я вас не дам». По всему было видно, что лошади мне поверили, и уже почти успокоились, только мышцы на груди у обеих слегка подрагивали. Да оно и понятно, такой стресс перенести. Чья, эта упряжка, я знал, так как, когда я шёл за паспортом, то проходил мимо базы колхоза Кугульта, это через один двор тот нашего двора, увидел эту пару лошадей, остановился у ворот базы, постоял, полюбовался, красивыми конями, и пошёл дальше.

Но это было до того. А сейчас, держа лошадь под уздцы, я повёл их во двор, где я их видел раньше. Во дворе стояла бричка, заполненная сеном, они и раньше стояли возле неё. И двор, и бричку кони

узнали и совсем успокоились. Я привязал их к бричке, огляделся вокруг, во дворе никого не увидев, решил зайти в дом. Но в этот момент на крыльце появилась женщина, лет пятидесяти, я ей говорю: «Я ваших лошадей поймал на улице, они неслись по дороге, как сумасшедшие, и вот привёл к вам во двор». Женщина, какое-то время растеряно молча, смотрела, то на меня, то на лошадей, наверное, соображала, что к чему, затем спросила: «А Коля с Верой где?» — «Вот этого я не знаю, в бричке никого не было»— «Ага», — сказала тетка и скрылась в той же двери, откуда вышла. Я пошёл домой с чувством гордости за себя, всё-таки я одержал победу над этой испуганной разгорячённой парой коней, да и над собой тоже. Дома решил об этом случае не рассказывать, потому что, брат любит над моими победами посмеяться, уже такое было, обзывал меня хвастуном. Хотя сам когда вернётся из охоты, наврёт целый короб, стрелял и того зверя и другого, но не попал. Но мы с Дусей уже знали его замашки, и молча слушали, не вникая в подробности, он поговорит, поговорит, видит, что слушатели не внимательны и замолкает. Так что лучше, чтобы дома, об этом не знали. Пришёл домой, а Дуся говорит: «Сеня, а чем зелёным, вымазано плечо твоей рубашки?» Я посмотрел, да действительно вымазана, наверное, пеной слюной лошади подумал я. Рубашка была белая и на ней было отчётливо видно следы зелени. Пришлось Дусе, вкратце рассказать, где вымазал рубашку, и попросил, чтобы она Андрею не говорила. Что тут началось, так я подумал, лучше бы я об этом ей и не говорил. Но прежде чем писать что началось, я вам сначала опишу мои взаимоотношения с Дусей. Как она вышла замуж за моего брата Андрея вы уже знаете, я об этом писал раньше. Конечно, если вы читаете книгу с самого начала, если нет, то вернитесь и прочитайте, тогда будет интересней читать дальше. Так вот, обо мне и Дусе или, если хотите, то наоборот. Дуся, старше меня на десять лет, и поэтому я относился к ней, как к старшей сестре, и, как я уже писал, младшие по возрасту, слушаются старших. Не везде конечно, но в нашей семье был заведён такой порядок, и я его придерживался. А теперь о том, что началось. Когда я начал рассказывать о том, почему моя рубашка грязная, то Дуся, слушая меня, стояла рядом со мной, затем села на стул у стола, глядя на меня то открывала рот, то закрывала. Я еще подумал, что у неё что-то со ртом, то ли она заболела и не может закрыть его, то ли ещё какая напасть на неё напала. Оказалось, что она и не заболела, и ничего другого не было, просто она порывалась меня перебить, но каждый раз любопытство брало верх узнать, а что же было дальше, и вот она потому рот то открывала, то закрывала. Но как только я закончил свой коротенький рассказ, то тут началось. Дуся сначала посадила меня на стул, затем стоя передо мной, вперемешку, русскими и хохлацкими словами, доказывала мне, какой я глупый дурак, что полез под сумасшедших коней. А всю свою длинную тираду она закончила так: «Ты хоть понимаешь, что бы от тебя осталось, если бы кони не остановились? В таком случае, тебя потоптали бы, в восемь копыт, и через тебя переехало бы, четыре колеса, и от тебя остался бы мешок с костями и мясом. И добавила, а Андрею я всё расскажу и не проси, молчать не буду». Я пошёл в свою комнату, сел у стола, на котором я раньше делал уроки, а теперь там у меня стояла стопка книг, сежу и в голове прокручиваю только что прошедшие событие. И тут же мне вспомнились слова Дуси, «мешок с костями», и я воочию его представил, и от этого мне стало страшно, у меня задрожали кисти рук и коленки. Я дрожащие коленки, прижал такими же дрожащими руками сидел, пытался успокоиться. Кстати говоря, вот так как и этот раз, у меня всегда по жизни было. Когда экстренная ситуация, я действую быстро и ничего не боюсь, но когда всё заканчивается, и у меня есть время всё обдумать, что бы было, если бы, то только после этого мне иногда бывает страшно. Мало-помалу я успокаивался, и дрожь проходила, но тут вспомнил, что скоро предстоит разговор с братом, и мне снова стало нехорошо. Думаю, ну как же так, с риском для жизни, я сделал благородное дело, казалось бы, должны меня хвалить, да и награду дать не грешно, а тебя же ещё и ругают. Нет, ни правильно всё это, мои близкие, живут не по тем правилам, по которым должны жить и это надо менять, но как? Этот вопрос я оставил без ответа, да и мал я ещё был, чтобы, что-то менять. Хотя умом я понимал, что ругала она меня только потому, что боялась за мою жизнь. Ведь я жил у брата и Дуси, и они перед моими родителями отвечали за меня. Как ни странно, Андрей на мои действия отреагировал более спокойно, конечно сначала немного пожурил, а затем ещё и похвалил, что для меня было приятно.

СОРОК КИЛОМЕТРОВ С ГАКОМ ПЕШКОМ

В этот же год в начале мая, к нам в кинотеатр на практику, пришёл Иван Радченко. Сначала он кинотеатром был направлен на учёбу киномехаником в город Ставрополь, а теперь вот вернулся в Ипатово. Я его знал ещё по хутору, он был родственником наших соседей Лавровых, и приезжал к ним в гости, ну и мы ребята, вместе играли в их дворе. Но пока он практиковался у братьев Лёвиных, только после них должен был прийти ко мне в аппаратную. Перед выходными, он пришёл ко мне в аппаратную и предложил вместе поехать домой. Он тоже меня знал, по хутору Северному, а сам он из Бурукшуна. До сеанса ещё было с полчаса, я согласился с ним поехать домой, но надо было ещё отпроситься у начальства. Я зашёл в кабинет к Алексею Николаевичу, объяснил ему ситуацию, что уже скоро год, как не был у родителей, а тут такой случай, Иван Радченко едет, и меня с собой берёт. Я специально так сказал, что Иван едет, хотя если бы директор спросил, на чём едет, то, скорее всего, ответил бы на попутке, так как другого транспорта у нас просто не было. Но он ничего не спросил и опустил меня до понедельника. Я вышел от директора, и мы сразу, в чём были, в том и пошли за село ловить попутку. А идти надо было километра три, так как село большое, а кинотеатр находится в одной стороне села, а идти нам надо было, в противоположную сторону. Но мы с Иваном, молодые, здоровые, решительные, но неопытные ходоки, вы дальше поймёте, почему неопытные. Без особого труда вышли за Ипатово, стоим на гравийной дороге и ждем. Ждём, десять минут, нет попутки, ждём полчаса, вообще ничего нет, ни машины, ни подвод. У меня уже кончилось терпение ждать, и я предложи Ивану пойти по дороге пешком, а попутка нас догонит, и мы на ней поедем, хотя бы до 22-го совхоза доедем, а там до Бурукшуна семь километров, это для нас с тобой почти что ничего. Иван согласился и мы пошли.

Идём, оглядываемся, никого и нечего, как будто все нас увидели и сговорились не ехать, пусть, мол, пешочком прогуляются до Бурукшуна. Дошли до поворота на хутор Первомайский, Иван говорит: «Сеня, видно попутки не будет, назад возвращаться уже поздно, прошли много, давай в Бурукшун пойдём пешком. Пойдем мимо хутора Первомайского, а там дальше село Кивсала и мы почти дома». Я посмотрел, где находится солнце, а оно хоть и повернуло к горизонту, но было ещё высоко, и согласился. «А что, — думаю, — до хутора ещё далеко, так что сорок три километра успеем пройти, ничего, дойдём.» Хотя ни Иван, ни я на такое расстояние никогда не ходили, и как это будет выглядеть на самом деле, мы не знали. Но, мы молоды, смелы, и нам всё нипочём, пока. С гравийной дороги, свернули на грунтовую дорогу. Идём по ней, и тут я вспомнил, как, два года назад моя сестра Наташа везла меня домой, вот по этой же дороге. Но я тогда дорогу не запомнил, так как, часть её проспал, да и ночью ехали, но все равно, при встрече со старой знакомой настроение у меня улучшилось. По грунтовой дороге идти стало тяжелее. В начале мая прошли сильные дожди, земля от зимы ещё не высохла, а тут ещё дожди. Земля раскисла, грязь везде, на ботинки налипает, и они сразу становятся вдвое тяжелее. Пока мы ещё не устали, то с грязью справлялись, с ботинок её стряхивали или ботинки очищали о влажную старую траву, и всё пока шло нормально. Вышли на пригорок, и вот он хутор Первомайский, казалось буквально рядом, но это только казалось. Идём к нему, идём, а хутор не приближается, а как бы удаляется от нас, да ещё эта грязь липнет к нашим ботинкам, как будто они мёдом намазаны. Но вот он, наконец, и хутор

Первомайский, прошли его быстро, так как он хуторок небольшой, позже, я в него буду возить кино, а так же и в село Кивсалу, куда мы сейчас направились. До него не так далеко, говорит мне Иван, всего километров восемнадцать. Да, думаю, вот это не далеко. Легко сказать, восемнадцать километров, а как пройти их да ещё в такую погоду, но делать нечего, раз пошли, значить надо идти. Когда мы были ещё не уставшие, то шли и разговаривали.

Говорили обо всём, о нашем детстве, как играли во дворе Лавровых, о том, как Иван учится в Ставрополе, я рассказывал как на каникулах, работал на комбайне, затем поговорили о наших родителях. Иван сказал, что его отец и на фронте шоферил, и как вернулся с фронта, в колхозе получил машину, так на ней и работает. Потом я его спросил, как он проходит практику у братьев Лёвиных, не посылали они его за компрессией? Иван посмеялся и говорит: «Я слышал как они тебя, посылали, они мне рассказывали» — «А чем это для них закончилось, они не говорили?» — спросил я. — «Нет, не говорили. А что, что-то ещё было?» — «Ну, вот когда ты вернёшься снова к ним, пусть они тебе и расскажут, что было после того, когда они меня послали за компрессией, а то мне как-то неудобно об этом говорить». Затем ещё о чём-то поговорили, а в основном шли молча. Начала давать знать о себе усталость, и тратить силы на разговоры не хотелось. С Первомайского пригорка, спустились, в старое сухое русло бывшей реки Кивсала, от названия реки и село назвали Кивсала. Здесь была низина, и грязи ещё больше, старались с Иваном идти, по обочине, по траве, всё-таки так легче переставлять ноги. Но, на обочине трава была не везде, в некоторых местах её колёсами от телег, смешали с грязью, да тут луна ещё издевается над нами, то выйдет за облака и светит, то снова за него спрячется. И получается: то светло, то темно. Когда светло, то ещё можно видеть, где лучше, идти, но когда темно, то иногда в такую грязь залезешь, что и в ботинки наберёшь воды с грязью, и штаны вымажешь.

От такой ужасной ходьбы, я почувствовал усталость, а ещё есть и пить хотелось, особенно пить, ведь мы с собой ничего не взяли, ни еды, ни питья, а кто знал, что так получится. Сколько мы времени шли, я не знаю, часов ни у Ивана, ни у меня не было, они тогда были очень редкая вещь, свободно в магазине не лежали, покупали только с рук, в основном те, что фронтовики с войны привозили. Наш отец, тоже привёз часы, такие карманные с цепочкой, и отдал Андрею, когда он переехал жить и работать в Ипатово. Помню, я тогда отца спросил: «Тато, а зачем вы Андрею отдали свои часы?» А отец ответил: «А зачем они мне сынок, когда вставать, я знаю, как запоют петухи, когда идти на работу, тоже знаю, как только «проклюнется» солнце на востоке. Уже светло и можно работать, а обед у нас настанет, когда солнце над головой, и когда заканчивать работу, я тоже знаю, как станет темно. Раз темно, значит работать нельзя, потому что ничего не видно, так что сынок часы мне ни к чему, а вот Андрею они нужны, он живет и работает в районном центре, а там все живут по часам.

Вот так рассудил наш отец. Чувствую, опять мои ботинки стали проваливаться в грязь чуть ли не по щиколотку, думаю, в чём же дело, в это время вышла луна, и я увидел, что забрался в стерню, а там земля, паханная, и окончательно раскисла. С трудом оттуда выбрался, и снова пошёл по обочине. Идти становится всё труднее и труднее. Думаю, ну где же эта, будь она не ладная, Кивсала, и что они её так далеко построили, не могли ближе к хутору Первомайскому построить. Затем подумал, а какая разница, мы же идём не в Кивсалу, а в Бурукшун, а он находится ещё дальше за Кивсалой. Идём, темнота нечего не видно, только дорога слегка просматривается, и хоть какой-то есть ориентир. Чувствую усталость, да и Иван в таком же положении, но присесть и отдохнуть негде везде грязь и сырость. Мучает жажда, с трудом передвигаю ноги и думаю, интересно далеко ещё до этой самой Кивсалы, надо спросить у Ивана, он по этой дороге ездил чаще меня и её лучше знает. Останавливаюсь и спрашиваю своего попутчика: «Иван, а как ты думаешь, далеко ещё до Кивсалы?» Иван тоже остановился и говорит: «Вот сейчас спустимся, затем поднимемся на косогорок и видно будет то самое село, до которого мы никак дойти не можем».

Начался спуск, я его не вижу, но по ногам чувствую, идти стало легче, и как-то стало немного веселей, скоро начался подъём, и веселье кончилось. С трудом одолели возвышенность, и на самом её верху увидели село Кивсалу, в хатах кое-где светились окна, а в некоторых дворах горели лампочки на столбах. На душе стало веселее, и мы прибавили шагу. Дошли до первых хат, но в них окна не светились, возможно, люди уже спали, так как, сколько времени мы представления не имели. Пошли дальше, шли по дороге вдоль села. В стороне от дороги стояла хата, во дворе которой стоял столб, и на нём горела лампочка. Иван мне говорит: «Сеня, пойдём вон к той хате, попросим попить и что-нибудь поесть» — «Нет, — говорю, — я просить не буду, лучше я так буду идти, на сколько сил хватит» — «А если силы кончатся посреди дороги, то что, будешь лежать и помирать что-ли?» На это я ему ничего не ответил. Затем он продолжил: «Ладно, пойдём, я буду просить, а ты только рядом стой». На таких условиях я согласился. Подошли к воротам, постучали ладошкой по ним, нам никто не ответил, тогда Иван говорит: «Сеня, пойди к окну и постучи в него». Ладно, думаю, в окно можно, ночью меня же никто не увидит. Стучу, в окне появилось женское лицо, и мне показалось какой-то старухи, я ей махнул рукой, что бы она вышла, лицо исчезло за занавеской. Подошёл к Ивану, стоим, ждём. Вышла довольно молодая женщина, лет тридцати, Иван ей рассказал, кто мы и в каком положении и попросил, попить воды и хоть кусочек хлеба. Женщина молча выслушала, и так же молча ушла. Через некоторое время, она вышла из хаты принесла ведро с водой, кружку и краюху хлеба. Мы сначала напились по очереди, то Иван, то я, и снова то Иван, то я, только затем взяли хлеб, поблагодарили хозяйку, попрощались и пошли дальше. По дороге, Иван разломал краюху хлеба на две части, одну часть отдал мне, другую сам начал есть. С водой, да ещё с едой дело пошло веселее.

Как мы шли из Кивсалы в Бурукшун, я совершенно не помню, наверное, я шёл на автомате, ноги двигались, а голова спала. Сколько я так шёл, я не знаю, очнулся от того, что кто то меня трогает за лицо, то за нос, то за щёки. Остановился и думаю, кто же это меня трогает, но темно, практически ничего не видно, но если бы кто был рядом, то я бы почувствовал, но никого нет. Я поводил вокруг себя руками и понял, что касался моего лица буркун, это такая трава, которая растёт в наших краях и высота его достигает двух метров. Трава была старая прошлогодняя, цветы на метёлках осыпались, а сами метёлки сохранились, вот они меня и разбудили. Огляделся вокруг, Ивана не вижу, позвал его, он откликнулся, где-то в стороне, зовёт меня и говорит: «Сеня, иди на мой голос, я буду тебя звать, а ты иди». Вот так я снова вышел на дорогу, а как мы с Иваном дальше шли, совершенно выпало из памяти, наверное, снова уснул. В какой-то момент я, наверное, проснулся и где-то вдалеке слышу голос Ивана: «Сеня, пришли, вот я стою на гравийной дороге». Услышав голос Ивана, я очнулся, и думаю: «На какой на гравийной дороге? Это что мы снова вернулись в Ипатово?» Затем снова слышу голос Ивана:

«Сеня, мы пришли, ещё немного и будем дома». Только теперь до меня дошло, Иван стоит на гравийной дороге, которая соединяет, село Бурукшун и село Большая Джалга. «Да, — думаю, — теперь идти осталось немного до Иванова дома». Иван постучал в окно своей хаты, через некоторое время в окне, загорелся свет и появились лицо женщины. Иван стоял у окна и позвал женщину: «Мама, откройте это я, Иван». Лицо скрылось, и вскоре открылась входная дверь хаты. Мы вошли в хату, мне показалось, что в хате горит яркий свет, хотя горела всего одна керосиновая лампа. Посыпались вопросы, откуда, как и тому подобное. Пока Иван объяснялся с матерью, я осматривал себя: брюки грязные, выше колен, руки тоже грязные, о ботинках я и не говорю. У Ивана, всё точно в таком же положении. Оба стоим у порога и не двигаемся, мне простостыдно и неудобно, сделать хоть шаг в сторону и наследишь своими грязными ботинками. А, в хате деревянный крашеный чистый пол, а Иван стоит и разговаривает, сначала с мамой, затем из другой комнаты вышел отец, и он с ним ещё говорил. Его мать предложила нам поесть, но Иван остановил её и говорит: «Мама, мы жутко устали, и хотим только спать и больше ничего, скорее спать». Его мать посмотрела на нас добрыми жалеющими глазами и сказала: «Тогда вот что, раздевайтесь прямо у порога, снимайте всё», поставила нам табуретки, принесла тазик с водой, мыло полотенце и добавила: «Мойтесь и спать в кровать». Мне запомнилась кровать, постельное белоснежное бельё, на таком, если признаться честно, я ещё не спал. Конечно, дома мне Дуся тоже стелила чистое бельё, но у неё оно с какими-то цветочками, а здесь белое-белое. В общем, я упал в эту белоснежную «степь» и куда-то провалился.