Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Мох этот (махрово-мохеровая поверхность моего мозга) тугой и плотный. Не гладкий, шероховатый. Но не колется. Мохер ли, драп, что ли. Без брезгливости можно по нему на мысленном брюхе продвигаться. Если хочешь, можно немножко внутрь провалиться. Поверхность не сплошная, от такого внедрения не рвется, но там внутри так же сухо, туго и плотно.
Мозговые извилины тоже попадаются, но как густо заросшие овраги. Никаких специальных усилий не надо, чтобы через извилину на другую сторону перебраться. Так я двигаюсь (на этом надо
Но не противно и не скучно.
Лезу, лезу, не знаю, сколько времени. Несколько напряженных секунд. И вот, впереди засветилось. Не ярко горит, как работающий телевизор. Размер экрана с лесную мохеровую полянку.
Тот самый взволнованный участок мозга, который мне спать не дает.
Глаза не режет. Верхние листочки-махровинки (или как там это у мха называется, я не только в медицине, но и в ботанике, и во многом другом мало что смыслю) светятся. Но не отраженным светом, как у большинства людей, а собственным. Этому я в первый мой проход порадовался. Нет, значит, в моей башке посторонних дырок внешнее влияние пропускать.
В этом месте самые верхние мозговые махрюшки не повернулись ко сну своей темной отдыхающей стороной, а все еще мыслящей, лицевой, вверх тянутся.
Начинаю я по этой поляне ползать, глазки этим листочкам закрывать. Нежно мысленной ладошкой вожу, как кошке по пушистой головке, переворачиваю светики моих мозгов к ночи.
Нежные, ласковые слова собственным мозгам наговариваю, кое за что благодарю и успокаиваю. Светящийся круг становится все меньше, меньше…
… и я просыпаюсь.
Ничему, что я говорю, здесь не верьте. Я бы не поверил.
Пробовал я использовать эту свою телепатическую способность в спорте. Не война, никто не погибает, крови нет, только результат в пользу наших. И предупреждаю, очень много усилий. Меня на пять минут далеко не всегда хватало, а сейчас начать не могу, сил нет.
Не называя реалий, даже сами виды спорта обобщая, расскажу в метафорической форме, как это происходит.
Враг уже артподготовку провел, их самолеты бомбы, как осетр икру, на наши пяди мечут, а там уже и танки, как кенгуру, к старту пригнулись.
Кладбища переполнены. Счет страшный, не отыграться.
Но вот под моим внимательным и доброжелательным, молитвенным взглядом штабные стряхнули пепел, которым удобряли свои черепа, развернули новую карту, всю колоду, квартербек, как комиссар с фотографии, выскакивает на бруствер с бумерангом в патриотически вскинутой руке, двойной суплекс через бедро, и бессмертный Пеле бесстрашно жертвует одно качество, второе, третье, сдваивает ладьи по открытой вертикали, финт левой, кросс через руку прямо в солнечное сплетение и в падении через себя из обоих стволов под самую штангу.
В крайний левый уголок.
Мамыкин отдает пас Бубукину, тот опять Мамыкину. Как в теннисе. Опять мяч у Бубукина, снова
После этой обобщенной чепухи реалистично опишу реальный случай.
Примерно 1972 год. Москва. Розыгрыш очередного первенства СССР по шахматам. Порядкового номера не помню. Это наименьший из моих грехов. Однако помню его главные приметы. По ним чемпионат можно вычислить и восстановить до мелких деталей. Найти подшивки газет с недвусмысленными высказываниями участников, безусловно и однозначно подтверждающих то, в чем я сейчас сознаюсь.
А сами мои признания — простое и исчерпывающее объяснение тех ни с чем не сообразных обстоятельств.
Вот определяющие приметы турнира.
A) Равного по составу (по числу чемпионов, по числу завоеванных титулов) никогда до того и после того не было. Правда, с тех пор рейтинги инфлировали и оценки изменились.
Б) Среди участников были чемпионы мира разных лет: Таль, Петросян, Спасский и будущий чемпион, а тогда всего лишь звезда на крутом взлете — Толя Карпов.
B) Чемпионом в конце концов стал Б. В. Спасский.
Г) Само соревнование происходило то ли во дворце, то ли в доме, на худенький конец в Избе железнодорожников. И находилось это строение на Площади трех вокзалов, как тогда прозывали Комсомольскую площадь (приведенных данных даже порознь достаточно).
Я — аспирант, диссертация моя — идейно завершена, теоретически написана и свободного для безделья времени все больше и больше. Шахматы же я люблю безнадежной и безответной любовью.
В лучшие годы я играл в силу среднего третьего, слабого второго разряда. Гениальные замыслы гроссмейстеров восторгают меня, но непостижимы. Так ведь и среди фанатичных болельщиков футбола есть безногие калеки.
Конечно же, у меня сложилась разветвленнейшая система личностных, дебютных и командных предпочтений. Главным моим фаворитом был именно Спасский. И есть тому причина. Мне было пять — восемь лет, когда мне попалась какая-то шахматная книжонка (историки и профессионалы легко установят ее данные) с фотографией мальчика. Лицо простое и не глупое. Подпись: «Самый молодой первокатегорник Ленинграда Боря Спасский». С тех пор я неизлечимый болельщик Бориса Васильевича.
Тем более что он и в высоту прыгал хорошо.
Он никогда не наваливался грузным пузом на чужие доски во время турниров, не разговаривал громко, чтобы зрителям были слышны его бессмертные реплики, как другой, гораздо более популярный фаворит. На встречах с любителями не пошлил и не обзывал коллег дураками и тупицами, как другой. Он не сводил жизнь к одним шахматам и вел себя как порядочный (то, что Б. В. в бытовом смысле антисемит, я не знал, а когда узнал, его рейтинг сильно упал). Мне нравилось, как они с Паулем Кересом прохаживались между столиками играющих.