Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
— Я отли-чаю свет от тьмы. Я вижу! Я вижу силу-эты людей. Если у меня вдо-хно-вение, я могу отли-чить мужчи-ну от жен-щины. Ха-ха-ха!
У меня есть такой педагогический недостаток: часто спрашиваю у аудитории:
— Это понятно?
Боюсь потерять контакт. С этими ребятами особенно. Когда я спрашивал у них: «Это понятно?» — первым громко отвечал именно Лернер.
— Па-няя-тно!
— Тогда, Юра, приведи пример.
— Если пример, тогда не па-нят-но! Ха-ха-ха!..
Вале-рий Бо-ри-со-вич! Я решал, что вы нам на дом задали. Ничего не смог.
Ha-верное, я дурак. Ха-ха-ха!
Он
Сережа СИРОТКИН. Несимпатичный, мешковатый парень, в дополнение ко всему скособоченный. Он немного слышал. Надо было орать ему по складам в самое ухо. Не в любое, только в одно.
При обучении его говорить была допущена какая-то ошибка, и он не говорил, а тяжко выдавливал из себя слова половиной рта. Понятно, но не разборчиво.
У него было, безусловно, самое ясное мышление. Мне сказали, что он единственный овладел школьной математической программой в полном, а не в инвалидном объеме. Рассказывали, что он даже принимал участие в районных математических олимпиадах школьников. Никаких мест не заработал, но сам факт!
Он отвечал мне: «Понятно» — последним. Зато, если он говорил «понятно», ему было понятно. Он мог любую задачу решить по этой теме и привести собственные примеры.
Не всякий студент…
Когда приходящие преподаватели вроде меня уходили, с ними работали свои, постоянные. Кто-то помогал им выполнять задания по логике. Сам ничего не понимая.
Остальным было все равно. Один на лекции говорит одно, другой, помогая выполнять домашнее задание, другое — какая разница.
Но не Сереже. К каждому занятию он подавал мне докладную, рапорт своих сомнений.
— Вы нам сказали… Я понял это так… Учитель, который нам помогает, поправил меня… Я запутался.
Мой дублер не знал и плохо понимал логику.
Сереже Сироткину это прямо вредило. Если бы так было можно, с ним одним я продолжал бы заниматься, у него явно были способности. Он реально понимал предмет.
Он защитил диссертацию и стал большим начальником: по общественной линии председателем Европейской комиссии слепоглухих при Европейском союзе слепых. Собственный кабинет, личный секретарь.
Он женился на нормальной девушке. Со слухом, зрячей. Она умерла. Он снова погрузился во тьму.
Однако ученый, общественный деятель.
Саша, Александр Васильевич СУВОРОВ. Полный тезка генералиссимуса. Он был помоложе. К тому же оглох недавно. Поэтому говорил свободно, с интонациями.
Потом я видел и слышал его по ТВ, речь его заметно ухудшилась, нет корреляции, но все равно он говорил лучше всех. Только он и Юра издалека выглядели как нормальные, не больные люди.
Через много лет я видел по ТВ фильм о них, о Саше в основном, он раз в неделю или чаще ездит в другой город. Сам. На автобусах. С пересадками. Попробуйте представить себе. Где выходить? Как добраться до ступенек? Как сойти? Где останавливается другой, нужный ему автобус? Дойти к нему. Сесть. Доехать.
Он помогал другим учиться.
Подвиг не только всей жизни, каждого дня.
Он защитил сначала кандидатскую диссертацию, а потом и докторскую.
Наташа КОРНЕЕВА. Все вокруг хвалили Наташу, в частности ее умение
Она вышла замуж, теперь она Наталья Крылатова, счастливая мама и бабушка. Вместе с мужем Юрием Наталья вырастила двух дочек — Хильду и Эвальдину (видимо, в честь Ильенкова). Учила их дома.
Наташины дочери учатся на врачей, у старшей растет сын Ярослав.
Не видят, не слышат, но все иные органы ощущения обострены. Если ты видишь, что любой из них идет в другую сторону, а как раз он тебе и нужен, достаточно несколько раз потопать каблуком по полу, они ощущают, знают, что их зовут, что зовут именно их.
Сереже можно орать в ухо.
Но и ему, и всем остальным можно чертить русские буквы на ладони. На любой ладони. Или передавать информацию азбукой Морзе. Они все здорово печатают на машинке. Значительно лучше меня. Слепым методом.
На этаже, где они живут, много книг, набранных брайлевским методом — на толстой бумаге выдавленными буквами. Буквы — наборы выпуклых точек.
Книги получаются огромные, трудноподъемные. Далеко не все тексты переведены на этот язык — очень дорого. Трудоемко. Да и тексты в основном адаптируются, сокращаются.
Читать им лекции тяжело. Восьмиугольный, восьмисторонний стол. Они сидят каждый на свой стороне. Передо мной пишущая машинка. Нажатые клавиши она выдает не на валик, как обычная машинка, а размножает и под столом рассылает по всем другим сторонам. Нажатая мной клавиша выскакивает им в виде брайлевского знака, иголочками в специальное окошко. На этом крохотном окошке каждый из них держит свой палец. Через этот палец ему поступает информация о том, что происходит в мире.
Разделять слова, ставить знаки препинания, большими буквами выделять начала фраз нет необходимости. Мы не делаем ничего этого, когда говорим. Скорость печатания в десять-двадцать раз медленнее, чем устная речь. Ребята сами и разделяют слова, и ставят знаки препинания (и исправляют ошибки. Кроме тех случаев, как и в примере Ильенкова со словом «могз», когда слово это они видят-слышат-узнают впервые).
Рядом с каждым из них, под другой, не занятой рукой, стоит брайлевская машина для печатанья. И если кому-то из них надо что-то сказать или я задал вопрос, один из них начинает отстукивать ответ для всех остальных, при этом проговаривая его вслух — для меня.
Не каждый раз, через раз, я брал с собой Люсю, она печатает быстрее меня, и за лекцию я успевал наговорить больше.
Все остальные этажи этой школы были отведены нормальным, если так можно выразиться, глухим и плохо слышащим, тугоухим детям. Когда мимо них проходили слепоглухие, те собирались толпами и дружно дразнились. Они, как обезьянки, копировали тот обидный жест, которым здоровые дети дразнят их самих: машут руками около ушей.