Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
А сам я учился в самой обыкновенной 167-й мужской школе. Если квартал, в котором мы жили, представить на карте города в виде квадрата, одной из сторон которого как раз и был Старопименовский переулок, то невзрачная школа моя располагалась на противоположном углу этого квадрата. В школу можно было попасть, обойдя полпериметра, или, поскольку территории наши внутри соприкасались, надо было перелазить через забор и спрыгивать. Напрыгался я в детстве.
Мания величия
Машины своей у нас не было, но за отцом был закреплен
Еще раньше, позже или одновременно я хотел быть киоскером. Газеты на улице продавать. Как тот старый еврей на углу Старопименовского. Сам этого не помню, а только дразнилки старших сестер. Думаю, что дело в уюте. Ты в центре, все вокруг тебя, к тебе тянутся, а ты недоступен и неприступен. К ним-то ты можешь снизойти, а вот они к тебе не прорвутся. В самом центре, но как в собственном танке. Хорошо. Уютно.
Защищенность я с детства высоко ставил.
Потом появилась мечта о бессмертии. Как-то за утренним умыванием я стоял на специальной табуреточке перед раковиной и впервые подумал о смерти, заглянул в вечность, в смерть. И пропал…
Чуть не умер от ужаса смерти.
И даже до сих пор помню не саму мысль, да и не было никакой мысли, помню этот ужас знакомства с бесконечностью:
вот умру… я!., не будет — меня!., и никогда… никогда больше… я умру… никогда…
навсегда…. умру… я… или нет?.. У-у-умру!..
И потом… и после… и ничего… никогда… никогда-никогда… и после… и опять… а я никогда… больше никогда… и потом… ни разу… ни на секунду…
я у-у-умру…
Никогда ни до, ни после мне не было так жалко себя, никогда больше я не плакал так горько и искренне.
Только после этого я захотел, возжелал, возмечтал, заболел идеей стать великим. Как Сталин!
И даже более великим, хотя это невозможно, как десятью выстрелами нельзя выбить более ста очков. Стать первым человеком в стране, в Кремле, а поскольку «Как известно вся земля начинается с Кремля», то при случае — и в мире, стать начальником Земли (фамилию Хлебников я узнал через несколько лет. А эту его идею — еще десятилетием позже).
Такая вот задачка для младшеклассника.
Отец
В любое время суток отцу звонили (тот, еще московский, телефонный номер я до сих пор помню: Д-1-07-19), требовали срочно приехать, машина уже у парадного, дыба уже готова, жертва подвешена. Отец в жуткой спешке брился, натягивал мундир, пристегивал браунинг и выбегал.
Мучительная работа, иногда он целые сутки домой не приходил.
Моя сестра Светлана
Ну что ж… Я тоже мою руки ненормально часто. Страницу на машинке нашлепаю и иду мыть руки, ощущение, что клавиши начинают прилипать к пальцам. Зато я помню, что в день, когда ему надо было на работу по расписанию, он иногда делал себе клизму. У него уже было приличное пузо, а работа тяжелая, физическая, мало ли что…
Зато по воскресеньям для отдыха от этой изнуряющей работы отцу иногда перепадала машина самого товарища Берии. Огромный «кадиллак», лимузин на три полных окна, черный и угловатый. В нем было не два, а три ряда сидений, а между ними можно было нажатием кнопочки поднять стекло. Во всяком случае, между тем рядом, где сидел шофер, и остальным купе стекло было всегда поднято. Только иногда отец опускал его и говорил кучеру, куда теперь ехать.
Ездили мы куда-то не слишком далеко (мне всегда хотелось ехать еще), к какой-то речке… К какой? Куда? Ничего не помню. Зато помню и уж никогда не забуду, что от самой этой машины, от ее роскошных кожаных кресельных сидений, в отличие от скромного фордика, замечательно пахло. Немножко бензином, дорогой кожей, дорогим табаком, может быть даже сигарами и чуть-чуть духами — роскошью пахло, нездешней беззаботной жизнью.
То ли в сорок шестом, то ли сорок седьмом году отца резко понизили.
Факт, по-моему, поразительный. Почему не расстреляли? Я даже не слышал о подобных случаях опалы в этом ведомстве. За всю-то жизнь я массу гипотез перебрал и не хочу проверять, удостоверяться.
Должность, до которой дослужился мой отец, звучит не слишком гордо: заместитель начальника следственного отдела по особо важным делам (его начальником был Владзимирский. Лев. Имя этого генерала стоит седьмым, последним, в списке расстрелянных вместе с Берией. Берия, Абакумов, Кабулов, Деканозов… и последний — Владзимирский.
Как-то не так уж давно видел статью о реабилитационном пересмотре дел, но себе на память не оставил. Там приговор Владзимир-скому пересматривался, и он вместо расстрела приговаривался к скольким-то годам тюремного заключения.
Мне всегда это казалось странным. В том смысле, что глупым.
Не очень ясна логика этих высоких трибунаторов.
Ну хорошо, не верен был приговор, не надо было стрелять, а кто и сомневался, никогда не надо, нельзя, не положено человеку других людей убивать. Но дело-то уже сделано, человек — какой бы ни был, а жизни уже лишен. Отменить это нельзя, невозможно. Это же не слово на бумаге стереть или замазать. Ну хорошо, настала иная эра, пришло время новой справедливости (что само по себе поразительно: справедливость, как мода какая-то дешевая, то одна, а то другая) и тот приговор кажется неприемлемым, неправым. Миллионы случаев в истории. Ну объявить об этом, извиниться за учителей своих, но что ж тут отменять-заменять? Поздно. Все уже отнесено к невозвратному.