Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Книга известного деятеля прокуратуры Льва Шейнина с дарственной надписью: «На память Борису, дорогому другу и прекрасному человеку».
Мама сказала, что они с отцом вместе работали, а потом Шейнину удалось уйти в прокуратуру.
— Почему отец не ушел?
— Из органов добровольно не уходят… почти невозможно.
— Но Шейнин же вот ушел…
— У папы не было возможности.
А жаль.
Короче, уехал отец в Киев на какие-то курсы по повышению, и не знаю, не могу вспомнить, что произошло раньше. Умер Сталин…
Вот, умер Сталин.
Сталин умер
Так
Лично я горевал. Я ловил себя на том, что думаю о другом, суетном, заставлял себя не думать ни о чем больше, только печалиться о Сталине. Уроки отменили, но надо было быть в школе. Ребята продолжали смеяться и бегать, я был в изумлении, если бы кто-нибудь напомнил мне, что я одергивал своих друзей, делал им замечания, чтобы остепенились, не баловались, я бы не удивился. Люди ели, ходили, ездили на транспорте, будто ничего не случилось. Правда, один дедок тяжко привалился к стене, и одна женщина шла вся зареванная, но для всей страны, для всего мира и уж точно для меня лично это было маловато — кончилась одна эпоха и началась другая.
Несколькими десятилетиями позже видел документальные кадры, как реагировали американцы на смерть Кеннеди. В обморок на улице падали, не стеснялись, рыдали целыми толпами. А ведь это был всего лишь Кеннеди, симпатичный, женолюбивый выборный вождь на четыре, максимум на восемь лет. Никто с его именем в бой не шел, за него не умирал. Его именем не называли эпоху, он не был лучшим другом спортсменов, беременных женщин, детей и инвалидов. Он ни в коем случае не был Богом, даже с маленькой буквы.
А Сталин был.
Недавно разразился дикий, несусветный скандал. Датчанин нарисовал карикатуру или несколько на пророка Мухаммеда. Сжигали флаги, били послов и посольства.
Люди и вправду задумались, а задумавшись, разделились. Одни никогда об этом не думали, но тут как бы вспомнили, что не следует шутить над святым, слова бывают грязными и обидными, свобода слова — огромное благо, но не все можно, да и нужно, говорить.
Другие настаивали на том, что свобода слова — показатель демократии.
Тут никаких компромиссов. Если демократия, то надо всем можно смеяться, слова не дела, за слова нельзя наказывать.
А я подумал: а если бы при Сталине нарисовали и опубликовали шаржи на него? Не где-нибудь в недосягаемой Америке, а тут, в Саратове, в Перми, Твери?
Сколько голов полетело бы в яму забвения.
Над святым не сметь шутить.
Не ясно стало, как жить.
В день смерти Сталина я перестал быть ребенком.
Ё-МОЁ
Я раньше написал и опубликовал книжку «Е-МОЕ». Тоже про меня. Про то, как я был самым молодым в стране политическим заключенным. Книжка получилась не очень-то. Не ставил я перед собой задачу показать, как теленок бодается с дубом. Замысел был такой: написать нестрашную книжку как бы глазами, как бы от имени, от липа шестнадцатилетнего пацана. Мало знающего, мало понимающего, но признанного огромной и агрессивной державой опасным. Наивновосторженное изложение, инфантильно-романтический стиль. Память моя сдает, в дальнейшем я буду пользоваться подсказками той книжки. Но сейчас я приведу образчик ее стиля. Самое начало.
Бессмертный умер.
Умер непререкаемый демиург мирового
Застыли глетчеры.
Мокрым занавесом повис осиротевший Ниагарский водопад. Остановили свой стремительный путь материки.
Живое засохло. Мертвое перестало разлагаться.
Прекратился эволюционный процесс.
Даже обезьяны отказались впредь превращаться в людей. Медведям, собакам и коровам — это давно уже и самим надоело. Опустел капитанский мостик человечества.
Отвалилась самая верхушечка пирамиды власти.
Величественный пик неотвратимого коммунизма обернулся вулканом.
Потянуло дымком.
Жизнь утратила фундаментальность.
Сроки сократились.
Перспективы затуманились.
Приближалось мое тринадцатилетие.
Бесовское политбюро отроческих лет.
Сытые дядьки с праздничных портретов поклялись сплотиться.
Но они не могут, они не способны удержать в своих послушных мозгах одухотворяющей идеи, в своих вялых руках кормило-правило. Настала пора:
а) подставлять плечо,
б) брать ответственность на себя,
в) влиять на жизнь страны и мира.
14 июня 1953 года я предложил своему однокласснику Валерию Ботову («Ботику», «Ивику») создать какую-нибудь политическую партию.
И тут, написав это, вернее, подпечатав старое и увидев дату, я вспомнил. Вслед за 5 марта в 1953 году, когда умер Сталин, 14 июня умер мой дедушка Вениамин Семенович. Он долго и тяжко болел, и бабушка и вся моя родня не пускали меня к нему в комнату. Так что я не видел его года два до смерти. И не увидел после, меня так и не пустили. Зато к нему в комнату зашел отец… Значит, он был дома, а вовсе ни в каком не в Киеве. И это было уже после смерти Сталина. Отец вышел и долго-долго стоял уже с этой стороны сразу после него снова закрывшейся двери, руками заслонив лицо. Может, так принято у евреев, я ведь и до сих пор ни разу не был на еврейских похоронах. Минуты через две, долгие две минуты, отец отнял руки от лица; нет, он не плакал, мысленно прощался или обещал отцу скорую встречу, и сказал что-то общее, малозначащее, например: ну вот…
Может быть, дело обстояло именно так. Сталин умер, почти тут же закрылось дело врачей, евреи-врачи были реабилитированы, а остальные гражданские евреи просто помилованы — факт, достойный отдельного анализа, — и кто-то из начальства вспомнил об отце, приискал ему место, отправил на учебу. В Киев. Где он и был арестован и после пристрастных профессиональных допросов и пыток расстрелян.
Революционер
А дата 14 июня мне действительно памятна, к стыду моему, вовсе не смертью любимого дедушки, а тем, что в этот день я предложил своему однокласснику Валерке Зотову (а вовсе не Ботову, как в изданной книжке) сплотиться в какую-нибудь политическую партию и совершить какую-нибудь революцию.
Почему именно Зотику? Ведь он даже не был моим лучшим другом. В десятке.
Объясню по пунктам.
Я был самым маленьким в классе и на линейках, построениях по ранжиру, стоял последним, а место Зотика (Ивика) сначала, когда мы познакомились, было в середине строя. Но именно в седьмом классе, когда начался первый мальчуковый гон и ребятки в разной степени бурно поперли в рост, Ивик за ними не погнался и стал помесячно отодвигаться в хвост линейки, приближаться ко мне. Это раз.
Во-вторых, он дрался, мог постоять за себя.