Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Кончились отступления. Вперед. К Рюмину наших побед. Не Рюмин начал, то есть не он задумал, а руками, в пытках, именно он и начал, а позже стал ответственным палачом по делу врачей. Сразу после смерти Сталина, когда это дело закрыли, а самих врачей, кто еще жить оставался, реабилитировали, генерал-лейтенанта Рюмина, как в той стране и положено, и поставлено, — арестовали, пытали долго и расстреляли.
Так что на двери этой чудесной квартиры номер четыре по Старопименовскому переулку четыре можно повесить мемориальную доску.
Даже две.
Она приютила по очереди двух наиболее известных следователей-изуверов.
Симферополь
Мы
Жил он не в такой, конечно, квартире, как в Москве, пост не тот, но по тем временам замечательной, трехкомнатной, с одним туалетом, без балконов, но в специальном доме для героев страны, боевого авангарда партии — чекистов, на одной из самых красивых улиц Симферополя — Ноябрьском бульваре (потом, когда наш дорогой Никита Сергеевич подарил Крым со всеми крепостными Украине, эту улицу переименовали в бульвар Ивана Франко).
Ребята были другие, игры другие, названия другие. Никто здесь не знал, не играл ни в калаки, ни в стенка. Московские салки назывались «ловушками», а само слово «салки» оказалось смешным и неприличным. Никто ничего не знал про отмерного козла (мне кажется, эта замечательная игра, столь популярная в моем детстве, просто вымерла, никто не играет, даже не упоминает), привить интерес к нему не удалось, футбол был куда менее популярен. Играли в прятки, что в Москве звались жмурками, в «пах-пах» — бегали друг за другом вокруг дома и стреляли из пальцев.
Еще до того как мы переехали в Крым, когда мы наведывались туда только летом в каникулы, прямо напротив чекистского дома началось большое строительство. Я думаю, самое большое в Крыму.
До недавнего времени самым большим зданием Симферополя была тюрьма, что возле вокзала, построенная еще при Екатерине Второй. Тогдашнее здание обкома партии по общей массе, объему внутренних помещений заметно уступало тюрьме. Иными словами, если бы каждого обкомовца посадить, еще бы много места в тюрьме осталось. Для всего обкома комсомола.
А тут не ради рекорда, а из нужд производства и целей этой особой, компетентной во всем, включая личную жизнь, организации, началось строительство здания управления МГБ — КГБ, превосходящее размерами тюрьму.
Начинали стройку немцы-военнопленные. Не знаю, где они ночевали, куда их после труда увозили, но на стройку их нагнали несколько сотен. Были они как на подбор толстые, веселые, не страшные, старые или пожилые. Или мне казалось, что они старые, я ведь, когда их впервые увидел, еще в школу не ходил. Многие из них что-то делали и в нашем чекистском дворе, где я жил. Кому что починить, исправить, построить. За малую плату, за пачку сигарет, за банку консервов, за кусок колбасы они все и хорошо делали, ремонтировали. А еще и детям свистульки и другие простые игрушки из дерева — кузнецов, что по очереди по деревянной наковальне молотят, если дергать крутящихся акробатов на турнике. Брать плату они не имели права, но дети показывали игрушки родителям, и те давали что-нибудь со своего стола. Сталинские соколы-чекисты — народ добрый: «пойди отнеси фрицу, скажи спасибо». Только мама моя ни в какую не разрешала мне подходить и хоть что-нибудь брать у них: фашисты евреев в печах сжигали.
Весь город знал, конечно, что новое здание предназначено доблестным чекистам. Не знаю почему, так не должно было быть, но стройка велась в открытую, и по окончании рабочего дня, когда немцев увозили в их лагерь, по вечерам, а особенно по выходным и праздникам, пацанва со всех соседних улиц заполняла все четыре этажа уходящего вглубь фундамента. То есть я даже не уверен, что подземных этажей
Екатерининская тюрьма в плане имела вид огромной буквы «Е». А в еще гораздо большей, при императрице построенной, тюрьме в Днепропетровске, рассказывали, был сотворен полный архитектурный инициал «Е II». Как меня ни обзывайте, но с тех времен ментальность существенно не изменилась, поэтому новое сооружение управления КГБ с самолета выглядело буквой «С». После XXII съезда этой самой партии здание еще достроили, замкнули и превратили из значащего, но к тому времени разоблаченного «С» в бессмысленное «О». Может, в честь «оттепели»? Хрущевской «оттепели». Надзорно-пыточное производство-то продолжало и в эти ложноблагословенные времена процветать и расширяться, росло число отделов, отделений, кабинетов и, как лично я смог убедиться, — камер. Но это было позже.
Школа
Стал я ходить в 66-ю среднюю мужскую школу, что была в Совнаркомовском переулке, недалеко от площади, где стояло какое-то вычурное полуразрушенное здание, которое потом отреставрировали, надстроили на башенках беседки, покрасили в цвет желтой надежды, и получился двухзальный кинотеатр «Симферополь».
Школу мою постоянно переименовывали, в смысле перенумеровывали, за время моего обучения пять раз, будто она от кого-то скрывалась или меня скрывала. То она была 174-й, то еще какой-то, а заканчивал я ее же, но уже 15-ю. В этой школе учились главные хулиганы города. Каждый год наша школа давала как минимум одно громкое уголовное дело, а однажды, когда я подрос, и политическое. Зато эти же самые хулиганы были хорошими спортсменами, и команда нашей школы занимала почетное, а иногда просто первое место на школьных олимпиадах. А на большой городской эстафете наши выигрывали у вторых бегунов города целый этап. Чемпионы нашей школы, поступив в институты, становились чемпионами и этих институтов. Наши призеры били любого в любом техникуме.
И еще одно маленькое преимущество хулиганской школы. Меня в городе никто не трогал. Я был маленьким, слабым, закомплексованным мальчиком, с хулиганами не водился, но их тень и слава падали и на меня, защищали меня. Чужие боялись ко мне подступаться, за моей хилой спиной стеной стояла 66-я средняя мужская школа. Это особенно понятно здесь, в эмиграции.
Мало кто хочет отдать детей учиться в паблик-скул вместе с неграми. Там несладко. Но зато не дай бог тебя кто-нибудь чужой тронет. Все негры с кастетами, дубинками, а то и пистолетами встанут на защиту: наш кролик, нашего кролика только мы и можем обижать и глотать.
Учиться я стал хуже. Это в Москве, особенно в первых трех классах, я был круглым-прекруглым отличником (тут похвастаюсь. Редко подворачивается возможность. У нас в 167-й московской школе часто проводили контрольные. По математике. Народу в классе человек 40, давали на урок четыре варианта. В каждом по 2–3 задачи. Я решал все задачи всех четырех вариантов, на отдельных бумажках переписывал и раздавал по рядам. И все за первые пятнадцать минут после начала контрольной. Меня отпускали. Звезда! Тогда я не слишком гордился этим. Я просился выйти, всегда писать хотел, а меня отпускали домой). А в Крыму почти сразу перешел в хорошисты, а потом скатился и в троечники. Требования не были выше, но, во-первых, я был москвичом и учителя немного придирались, но это даже не во-первых, а в-десятых, главное, что-то сломалось. Мы перестали быть элитой, аристократией. В том числе и я. Отца понизили, перевели из столицы в пыльную провинцию, жизнь пошла наперекосяк, чего надрываться-то.