Я тебя придумала
Шрифт:
— Я постараюсь, — ответила я, отводя глаза.
Некоторое время мы сидели молча, а потом Рым, вздохнув, встал с кровати.
— Я пойду. Обещал Тору сходить с ним в город, в лавку к мастеру Дарту, он хотел нас познакомить. Завтра уже времени не будет, а потом, как я понимаю, уже не будет меня самого, — усмехнулся брат. — Отпустишь?
— Конечно, — я кивнула, и Рым, напоследок ещё раз обняв меня, вышел из комнаты.
Когда брат закрыл за собой дверь, я посмотрела в окно. Над Лианором опускались сумерки. Наверное, на улице хорошо, прохладно…
— Не хочешь полетать? — вдруг спросила Ленни, и я, обернувшись, наткнулась на её лёгкую улыбку.
— Полетать? — переспросила, недоумевая. Девочка кивнула.
— Да, полетать.
— Ты думаешь, сейчас подходящее время?..
Улыбка исчезла с её губ.
— Другого времени не будет. Давай, соглашайся.
У меня не было настроения даже просто вставать с постели, но я тем не менее кивнула.
— Раздеваться?
— Нет, — покачала головой Ленни. — Я уже не в первый раз проделываю этот фокус, так что смогу превратить тебя вместе с одеждой.
Маленьким ножом для бумаг, лежавшим на столе неподалёку, она порезала себе левую ладонь и, окунув в кровь указательный палец правой руки, вывела на моём лбу руну Превращений.
— Пойдём на балкон. Нехорошо ломать императору стёкла в окнах, если мы превратимся в птиц прямо в комнате.
На этот раз боли почти не было. Только жар во всём теле, но ощущения, что я горю, не появилось. Энергия Ленни наполнила меня быстро, за пару мгновений, словно ждала этого момента уже давно. Руки стали крыльями, и я, почувствовав в сердце какой-то бешеный восторг, взмыла в небо.
Мыслей не было. Остались только чувства, ощущения, эмоции. Ликование, жажда, упоение, радость, счастье… Ветер подхватывал меня и нёс над городом, всё дальше и дальше в лес, над темнеющими деревьями…
Я слышала только смех Ленни. Больше ничего не было, только её смех. Она летела рядом, иногда касаясь меня крыльями, и смеялась так упоительно, что мне тоже захотелось расхохотаться.
«Догоняй!» — воскликнула Ленни, вдруг рванув вверх.
«Ну, держись!»
Она, смеясь, летела всё выше и выше в небо. Закат давно догорел, и над нами не было ничего, кроме обжигающей черноты и маленьких ярких точек — звёзд. Тёплый воздух хлестал меня по щекам, лицу, рукам. Хотя разве у меня были руки? Нет, только крылья.
Я была одновременно и птицей — большой, смелой, умеющей летать, — и маленькой Линн, которой последние десять лет было очень страшно жить.
Ветер выдувал из меня этот страх, вселял в сердце надежду и спокойствие.
Рывок, ещё рывок. Я всё-таки догнала её, оказалась быстрее. Обняла крыльями, как руками, и вместе с ней упала вниз, смеясь так громко, насколько это было возможно.
Мы барахтались в воздухе, как две неуклюжие вороны, со свистом рассекая пространство, приближаясь к земле с каждой секундой всё ближе и ближе. Шелест листвы, смягчившей наше падение, шепот Ленни, и вот — я уже лежу на траве, тяжело дыша, и смеюсь…
Повернувшись к ней лицом, я увидела, что девочка тоже хохочет, глядя
— Ленни?
— Да? — она вытерла заслезившиеся глаза и обернулась.
Я, улыбнувшись, подползла к ней и обняла обеими руками, прижалась и тихо сказала:
— Спасибо тебе.
Меня уже давно никто не обнимал так, как Ленни. Даже Вейн, даже брат. Мне кажется, так можно обнимать только саму себя… если бы это было возможно, конечно.
— Ради этого вечера стоило жить, — прошептала девочка мне на ухо. — И умирать.
Я вздохнула.
— Не грусти, Линн. Мне есть, о чём вспоминать, когда я буду там. Например, ты. И ещё Вейн. Это важно, понимаешь? Если тебе не о чем вспомнить, значит, ты и не жил по-настоящему. Все книги о Тенях кричат об этом — я и не мёртвая, и не живая. Но я думаю, они не правы. Я страдала, я любила, у меня есть дорогие сердцу воспоминания. Разве не это есть жизнь?
— Ты обещала рассказать, — напомнила я девочке. — О себе, своём детстве… об Эллейн.
— Рассказать, — Ленни рассмеялась. — Я лучше покажу тебе. Всё-всё, до самого последнего воспоминания. Но… завтра.
— Почему? — я подняла голову и посмотрела в её глаза. Было очень темно, но я тем не менее заметила, что в них гаснут какие-то ярко-изумрудные искры. — Ты чего-то боишься?
Ленни покачала головой.
— Нет, не боюсь. Просто всему своё время. И время для моих воспоминаний ещё не пришло.
— Ты думаешь, что успеешь?
— Да. Успею.
Я нахмурилась.
— Тогда хотя бы объясни, почему у тебя в глазах какие-то изумрудные огоньки?
— Потому что меня учила Эллейн. Это… долго рассказывать. Завтра, Линн, ты всё узнаешь завтра.
Наверное, я должна была рассердиться. Но я просто не могла на неё сердиться. На кого угодно, только не на неё.
— Полетели?
— Опять?!
— Ну конечно. У нас вся ночь впереди.
Я с сомнением посмотрела в тёмное, бархатное небо. Вся ночь… Ну, спать-то тоже надо.
— Мы вернёмся через пару часов. Пожалуйста, Линн, полетай со мной ещё.
Я знала, почему она не хочет возвращаться. Маленькая Тень боялась собственных мыслей. И я понимала её сейчас, как никто.
Поэтому встала с земли и, протянув руку, тихо сказала:
— Полетели.
.
Мы вернулись перед рассветом. И я могла бы сказать, что эта ночь была одной из лучших в моей жизни. Она была настоящей. Много ли с нами, в наш искусственный до мозга костей век, происходит настоящего? Я думаю, что не очень. Искренность, преданность, благородство, честь и честность, самопожертвование, вера и верность — мы почти забыли, что это всё значит на самом деле. По-настоящему.
Циники и скептики ответят, что все эти слова — просто набор букв. И будут правы. Действительно, если начинать рассуждать, то оказывается, что правы все участники спора — это то, что мы называем «точками зрения». Я близорукий, ты дальнозоркий, и не стоит осуждать кого-либо просто за то, что без очков он ничего не видит.