Я. Философия и психология свободы
Шрифт:
Более того, для развития шизофрении вообще благоприятна именно эта мифологема, как самая пассивная и безнадежная жизненная позиция. Для персонажа Кафки, который всю жизнь ждет, когда ему отворят дверь Закона, было бы желанным такое раздвоение реальности, в которой неумолимый Страж стал бы тайно давать ему подсказки, как выйти из этого экзистенциального ступора. В общей для всех реальности этот Страж безмолвствует, но когда они остаются наедине, он сообщает персонажу «сверхценную информацию». Кафка просто не успел рассказать нам эту историю до конца. Разве не это угадывается в пафосных признаниях «норвежского стрелка»? По крайней мере, статус заточенной принцессы стал для него теперь буквальным, а башня обрела физические очертания тюрьмы или больницы, в которой он скорее всего сохранит свою
Все человеческое – это Синдром брамы. Путь к его осмыслению для самосознания лежит через невроз. Совершенно естественно то, что вся мировая литература в ее лучшей части – это художественное изложение невротических состояний людей. Совершенно естественно и то, что самые популярные темы литературы и кино концентрируются вокруг мифологемы воинственного царя. Залог коммерческого успеха боевика, детектива или триллера заключается вовсе не в том, что добро там побеждает зло, а в том, что герой полностью реализует свой синдром Брамы, шагая к своей цели по трупам врагов. Такие бессознательные ассоциативные предпочтения публики свидетельствуют о том, что подавляющее большинство человеческих индивидов живет как раз в этой мифологеме. Вероятно, она является единственной в зоопсихологии. Но даже спроецированный коллективным разумом в Творца Вселенной ревнивый человеческий Бог тоже живет в мифологеме воинственного царя, ничем не отличаясь по своей психологии от животного. Стоит ли удивляться тому, что мир оказывается так же жесток и несправедлив, как и джунгли? Ведь это и есть, по выражению Т. Гоббса, « война всех против всех», солипсическая война самосознаний, в которую вовлечены звери, люди и боги.
Наше психо-историческое резюме может быть таково. Несомненно, самые масштабные преступления в мире производят воинственные цари, инициаторы всех войн, тоталитарных режимов, восстаний и революций. А самые противоестественные преступления совершают заточенные принцессы, попавшие под воздействие «открывшейся им истины». Когда же такая принцесса оказывается у власти, из нее получаются самые знаменитые исторические злодеи, всегда, заметим, склонные к мистицизму: Ироды, Калигулы, Нероны, Иваны Грозные, Гитлеры. Эта мифологема находится ближе всего к тому, что Адлер называл «комплексом неполноценности». Ее часто сопровождают нервозность, мнительность, мечтательность и отягощают физические недостатки, дефекты речи.
Иначе говоря, заточенная принцесса – это почти всегда золушка. А сказочный принц-освободитель чаще всего не является и, в конце концов, может стать «обретенным Богом». Разве все монастырские «невесты Христа» и принявшие схиму монахи не золушки? Но этими же золушками оказываются ведьмы и колдуны, т.е. женщины и мужчины, склонные совершать манипуляции, которые по их мнению являются магическими и воздействуют на другие самосознания через нуминозное Я.
Итак, мифологема воинственного царя является самой агрессивной и кинической, хотя именно она отражает извечные социальные ценности: открытость, жизнелюбие, энергичность, смелость, честолюбие, предприимчивость, карьеризм, сексуальность и разумный эгоизм. Мифологема же заточенной принцессы противоположна ей. Она изначально нарциссическая и суицидальная. Эта мифологема присуща социальным неудачникам в смысле предыдущей мифологемы и мистическим натурам: монахиням и затворникам, ведьмам и магам, самоубийцам и маньякам. Если говорить о либидном аспекте психики, то, вероятно, садизм и мазохизм проявляются именно в этих двух мифологемах. Принцесса хочет любить своего неумолимого Стража до самоистязания, доказывая ему свою верность. Царь же сам желает быть объектом страдальческой любви, ибо она выглядит самой естественной для Синдрома брамы, утратившего любовь этого мира в младенчестве.
Напрашивается вывод, что самой оптимальной и в нравственной оценке, и в комфортном психологическом качестве остается мифологема страждущего странника. Это и есть поиск свободы личности из тупика солипсизма. Кажется, такова обычная стезя проповедников, философов и ученых. Однако же, проповедник может оказаться «волком в овечьей шкуре», т.е. воинственным царем, единственная цель которого – завоевать мир. Именно эти ряженные волки начинают
Страждущий странник в роли ученого тоже может оказаться ряженным царем или принцессой. Такой царь очень ревнив к титулам и более всего озабочен созданием собственной школы. Классическим примером тут может послужить история честолюбивых отношений Ньютона с коллегами-астрономами и его недостойная борьба с Лейбницем за историческое первенство в открытии интегрально-дифференциального исчисления. Почему вопрос приоритета оказывается среди «ученых мужей» таким же важным, как и среди архаических богов? Еще более показательна история «отца психоанализа» Фрейда, разорвавшего отношения с непокорным «наследником» Юнгом (комплекс Эдипа, кстати сказать, полностью укладывается в мифологему воинственного царя).
Ряженная принцесса в роли ученого, напротив, может быть равнодушна к титулам и школам, но не находить для себя полного удовлетворения в науке и видеть его еще меньше в научном сообществе (ср. недавнее отречение Г. Перельмана от наград и званий). Сошлемся здесь на самоубийство П. Эренфеста, в некрологе на неожиданную смерть которого (самоубийства заточенных принцесс всегда кажутся окружающим неожиданными) Эйнштейн написал: «Эренфеста обкрадывало критическое чувство». Можно ли назвать это «критическое чувство» адлеровским комплексом неполноценности? Психологически несомненно, что никакое научное достижение не освобождает самосознание от самого себя и своей мифологемы. Например, Л. Толстой, будучи всемирно известным автором и основателем религиозно-анархической секты «толстовцев», пишет повесть, основанную на сомнительном историческом слухе о том, что император Александр 1 не умер, но скрылся в Таганроге под именем простолюдина. И сам граф, в конце концов, тайно покидает Ясную Поляну, словно подтверждая, что прожил жизнь в мифологеме заточенной принцессы и теперь хочет стать страждущим странником без всяких аллегорий.
Именно поэтому все великие нравственно-философские учения создаются умами, пережившими глубочайший невроз. В этом смысле они есть психотерапевтические теории. Гаутама, например, игнорировал вопросы о физическом устройстве мира и приводил своим ученикам такую притчу. К больному пришел врач, но родственники стали тщательно расспрашивать врача о его родословной, биографии, врачебной квалификации и т.д. Пока велся этот допрос, больной умер. Нечто подобное говорил Иисус своим ученикам: «Не здоровые имеют нужду во враче, а больные». Чтобы излечиться, необходимо прежде заболеть.
«Мысль есть зло», - говорил христианский богослов Тертуллиан и был совершенно прав. Мысль ведет к неврозу. Вера тут не поможет. Человеку необходим невроз знания. Можно сказать, что душевные болезни – это расплата за грех умственной лени. В большинстве своем люди плохо понимают и совсем не контролируют собственную психику. Как показывает современный опыт, некоторым из них проще изменить свое тело, чем свою психику. Неврозу, который отделяет одну мифологему от другой, они предпочитают пластическую хирургию и гормональную смену пола. Иногда им легче спиться или покончить с собою, чем вмешаться в работу своего мозга. Еще легче им убить того, кто оказался на пути их солипсических притязаний.
Гамлет у Шекспира говорит о своем отце: «Он человек был!». Человек есть существо, имеющее нравственность. Но нравственность – это тоже психиатрическая категория, основная из всех этих категорий. Мы приходим к определению: человек есть существо невротическое. И теперь, сняв всю поэтическую, философскую и психологическую шелуху с этого понятия, можно сказать: все психиатрические пороки человека есть лишь следствия его подсознательного самообожествления. И что бы там еще ни было положено в основу личности, оно лишь выражает его первородный Синдром брамы.