Я. Философия и психология свободы
Шрифт:
Вот две армии стоят на поле боя, и с обеих сторон жрецы одного и того же человеческого бога благословляют народы на взаимное истребление. Защищать свои интересы – это так естественно. И что будет с народом (а заодно и с его жрецами), который не противится злу? Он недолго просуществует. А поэтому – «око за око». Если нравственность есть синоним ханжества, то вклад христианства в эту добродетель несомненен. Логика неприятия суицида проста. Любой жрец вам скажет: «Если жизнь является даром Божиим и подготовкой к встрече с Богом, то каждому из нас в нашей жизни должно испить до дна ту чашу, которую нам нужно испить. Мы не знаем, что это за чаша, но мы знаем, что Господь каждому из нас эту чашу дает. И, если я, не допив ее до дна, просто отброшу ее от себя, то это будет предательством по отношению к самому себе».
Словом, жизнь, какой бы она не оказалась, – дар Господа. Этот дар получают и слепорожденные,
Убивать других умеют и животные, но они не способны на самоубийство. По-настоящему суицид есть единственное человеческое преступление. И это не простится ему. Всех самоубийц ждет преисподняя, твердят воинственные цари в жреческих одеяниях. Там они тоже станут совечными богу, но только вечность их станет мучением, от которого уже не спасешься эвтаназией. Какая мерзкая метафизика!
Я люблю самоубийц. Я всегда буду на стороне Иисуса, идущего в Иерусалим за смертью, а не на стороне Мухаммада, бегущего от нее в Медину. И печальный мальчик Лермонтов, напросившийся на дуэль, мне дороже повесы Пушкина, отстаивающего супружескую честь. И никому не известный физик Эренфест, покончивший с собою, мне симпатичнее, чем его знаменитый друг Эйнштейн. И Цветаева мне милее Ахматовой. И горький пьяница, уничтожающий себя в вине, мне ближе преуспевающего трезвенника. Даже в мире бессмертных свободный человек должен иметь право на смерть. Что уж говорить про общество существ, каждому из которых суждено рано или поздно удобрить землю.
Не только теократические религии, но вообще все тоталитарные учения отвергают суицид. Стареющий Платон после долгих лет размышлений написал книгу об идеальном Государстве. А к ней он добавил «Законы». Величайшими преступниками в этом кодексе оказывались самоубийцы. В идеальном государстве Платона они оказывались хуже воров и убийц, поскольку поступки первых коренятся в обычных человеческих (дарвинистских) пороках: в жадности, зависти, мести, а поступки вторых – это преступление против самого государства. Убивающий себя отвергает идеальное государство, предпочитая ему смерть. Но как наказать мертвецов? И тогда Платон, вспомнив, наверное, историю про милетских дев, требует, чтобы самоубийц лишали погребения и выбрасывали их трупы на съедение зверям.
СССР тоже был идеальным государством. В нем тоже не поощрялись разговоры о смерти и всегда молчаливо осуждались те, кто захотел преждевременно покинуть дружную советскую семью. Настоящий коммунист (как настоящий христианин) никогда не покончит с собою. Он будет жить назло всем буржуям (еретикам). Но вместе с тем умереть за святыню – бога, церковь или партию – это несомненная заслуга во имя жизни.
У религиозного и тоталитарного самосознания есть одно общее – сакрализация собственного бытия. Для римлянина его империя была так же священна, как для древнего израильтянина – его бог Яхве, а коммунизм для большевиков и нацизм для фашистов были так же святы, как ныне США – для стопроцентного американца. И то, и другое самосознание одинаковы враждебны к такому крайнему проявлению свободы как суицид, поскольку и то, и другое самосознание самодовольны. Глубинная причина неприятия суицида – инстинкт выживания. И все понимают, что в этом дарвинистском инстинкте скрыто изрядное свинство. Ведь именно из-за этого инстинкта и совершаются все преступления. Люди луг, крадут, подличают, насилуют, убивают и судятся не ради злого умысла и не забавы ради, но во славу инстинкта выживания. Тут следует принять во внимание и то, что каждый злодей, вступивший в противоречие с этим миром, по сути всегда оказывается перед альтернативой: убить себя или начать убивать тех, кто мешает ему жить. Почему бы тому, кто организует массовые убийства, террор или самолично начинает расстреливать людей из «идейных соображений» просто не начать с самого себя? Он получит полное удовлетворение: убивая себя, убиваешь мир. И если уж развивать эту мысль до конца, то дьявол, изгнанный с небес, мог ведь упасть на землю и разбиться вдребезги вместо того, чтобы затевать войну с людским родом. В этом смысле дьявол – это лишь воплощение ожесточенного инстинкта выживания. Он просто хочет
Для самосознания естественное, здоровое в психиатрическом смысле состояние – пребывать в гармонии с самим собою. В основе всякого душевного покоя лежит самодовольство. При этом нравственное оправдание этого самодовольства совершенно ничего не значит. Значение имеет лишь то, что это самосознание, праведное или грешное, не противоречит самому себе. Только такое устройство психики позволяет любому злодею, включая дьявола, жить припеваючи, не зная мук совести, ибо они вовсе не тянутся шлейфом за его преступлениями. Для самосознания не бывает иной вины кроме той, которую они принимает на себя само. Впрочем, такая добровольность вполне детерминирована в психофизиологическом смысле. Мозг избегает внутренних аварий и вступает в них лишь «по недоразумению». Только в такой ситуации поток самосознания, циркулирующий по мозгу, становится противоречивым или, как говорят психиатры, амбивалентным.
Невроз – это по определению конфликт самосознания с самим собою. Только в результате такого конфликта самосознание способно перейти от одной мифологемы к другой, преодолевая в конечном итоге собственную зоопсихологию. Гармония с самим собою, которая считается желанной для человека, не предполагает моральных метаморфоз, ибо такому нарциссическому самосознанию меняться незачем. Именно муки совести провоцируют невроз, болезнь души, ища противоядия от которой, человек обращается к психотерапевтам. Можно сбежать от родителей, можно расстаться с постылом супругом, можно отдалиться от друзей и коллег, но невозможно покинуть самого себя. Разве что… в суициде. Совершенно закономерно то, что суицидальные наклонности связывают с депрессивными состояниями психики. Психиатры, ставя такой диагноз, говорят тавтологию. Желание расстаться с собою (в чем и заключается смысл самоубийства) есть желание расстаться с собою (в чем так же заключается и невроз как внутренний конфликт личности). Безусловно, суицид является самым радикальным лечением невроза. Но при этом невроз – это единственный механизм для духовного роста личности, поскольку изменить себя самосознание может только через признание вины, через конфликт с собою. На интуитивном уровне этот факт психологии известен с древнейших времен в виде религиозного убеждения, что праведность невозможна без покаяния. Раскаявшийся грешник оказывается дороже 99 праведников, потому что в этой сотне самодовольных животных он – единственный, в ком хватило ума и мужества заболеть. Имейте мужество заболеть, - и смерть приблизится к вам.
Если при этом зло во Вселенной, согласно нашей аксиоме, есть все, что похоже на смерть, а добро есть нравственная болезнь, приближающая к смерти, то диалектика души такова: добро есть постижение зла внутри самого себя. Смерть нужно принять. Латинский девиз «mеmento mori», который римляне вспоминали лишь в трауре по усопшим и на гладиаторских ристалищах, никак не являлся для них внутренним «modus vivendi» (образом жизни). Принять смерть по-настоящему – значит изменить свое отношение к смерти, к этому вселенскому злу, значит преодолеть в себе зоопсихологию, если уж человек не хочет жить по законам дарвинизма. Как говорили все те же латиняне: Navigare necesse est, vivere non est necesse – «Плыть необходимо, жить нет необходимости». Если жизнь – безусловное добро, то борьба за выживание со всеми ее социальными проявлениями, делающими этот мир таким, каков он есть, – дань этому добру, а цивилизационные компромиссы, которые пытаются придумать моралисты, лишь дань лицемерию.
По сути, это неустранимое стремление к выживанию любой ценой и есть единственный грех самосознания пред Небом. Даосский принцип бездействия, равно как и доктрина Иисуса о непротивлении злу подразумевают отказ именно от этого инстинкта. Что проку от медитаций в позе Лотоса и упражнений в йоге, если, получивши по щеке, застываешь от страха или бросаешься в ярости на обидчика, чтобы вернуть свои штаны? Первая степень свободы: не лгать самому себе. Вторая степень свободы: ничего не бояться. Третья ступень свободы: если отнимут штаны, ходить без штанов. И за всем этим стоит преодоление человеческого, вплоть до его гормональной системы.
Как раз человеческий инстинкт выживания делает мир таким, что в нем иногда не хочется жить. Но самоубийца подобен тому, который на пиру среди чумы плюнул в общественный котел. В этом завуалирована причина эмоциональной, подсознательной неприязни к нему пирующих. Если человек посягает на чей-то инстинкт выживания во имя своего инстинкта выживания, он – злодей (и разумный дарвинист). Но если человек хочет умереть, другим какая печаль? Ханжеский ответ известен: любовь к ближнему. Так ведь это – та самая любовь, дефицит которой ощущают все, включая тех самых самоубийц, не получивших своей доли любви в этом мире. Истинный же ответ таков: оскорбление своим поступком тех, кто продолжает жить по Дарвину, в зоопсихологии.