Яков. Воспоминания

Антонова Лада

— Благодарю Вас за помощь, Яков Платоныч, — бодро сказал он мне, — приятно было с Вами снова поработать.

— Милости просим, Илья Петрович, — улыбнулся я ему в ответ.

— Мне искренне жаль, — сказал Уваков, — что Ваша карьера в Петербурге была так внезапно прервана. Вижу, хватку Вы не потеряли. Лихо Мореля раскрутили!

Я усмехнулся. Вчера мы допрашивали Мореля полночи. Он был нагл и был упрям. А я был зол. Слишком зол, если честно. Но именно моя злость и ненависть к Морелю и сыграли решающую роль в том, что он все-таки

раскололся хоть в чем-то.

— Да что уж, — отмел я сомнительный комплимент.

— Да, — продолжал Илья Петрович. — Благодаря Вам мы получили его признание в убийстве Дарьи. Хотя кто бы мог подумать, что такой подонок способен потерять самообладание от ревности.

— Не смог он смириться с тем, — предположил я, — что его женщина вышла из-под его власти. Видно, такой характер.

И я протянул Увакову руку:

— Прощайте!

Он ответил на мое рукопожатие, кивнул в ответ и пошел к двери. И уже у самых дверей вдруг остановился, обернулся ко мне, посмотрел пристально:

— Яков Платоныч! В Петербург-то не тянет? Скучно здесь, поди?

— Да, нет, Илья Петрович, не тянет, — ответил я ему с улыбкой. — Мне здешняя неспешность милее столичной суеты.

— Ну, тогда прощайте, — поклонился он и вышел за дверь.

А я смотрел ему вслед и понимал, что это было предложение. То же предложение, с которым приезжала Нина. Меня снова пытались вернуть в Петербург. Или, точнее сказать, убрать из Затонска. Что-то назревало. И, возможно, очень скоро. Нужно было быть очень внимательным, чтобы не пропустить начало событий. А еще я попутно убедился в том, что мои подозрения насчет господина Увакова были, скорее всего, не напрасны. И это тоже следовало иметь в виду.

После отъезда Увакова я пригласил к себе Софью Николаевну Елагину для беседы. Она откликнулась на мою просьбу охотно и прибыла в уговоренное время, в сопровождении Виктора Миронова, разумеется. Иван Кузьмич тоже пожелал присутствовать при разговоре. Я не возражал.

— Софья Николаевна, — начал я разговор, — Ваш сын признался в убийстве.

— Как?! — ахнула она. — Не может быть. Он оговорил себя!

— Признался под тяжестью улик, — продолжил я. — Алиби у него нет. А студент был убит из его револьвера. Так что все против Вашего сына.

Иван Кузьмич, предупрежденный мною, невозмутимо потягивал чаек. А вот почему до сих пор не вмешался Виктор Иванович, мне было не понятно, и я относил это по ведомству большой удачи. Потому что адвокат Миронов, присутствовавший вчера при допросе младшего Елагина, точно знал, какие и какого качества улики у меня есть. И тем не менее он молчал невозмутимо. Видимо, хотел сперва понять, к чему я веду.

— Так ведь, — взволнованно возразила мне Елагина, — признался же егерь!

— А вот это самооговор, — усмехнулся я. — Он не знает всех обстоятельств.

Она вскочила:

— Не мог Алексей убить! Не мог! Да и зачем ему?! Это

егерь! Он же сознался! Во всем сознался!

И откуда же ей это известно? Этого даже Миронов не знает. А в городе известно лишь, что егеря мы арестовали. Так что не могла Елагина знать, что Ермолай признал вину. Если только не она его об этом попросила. И уверена была, что просьбу ее он исполнит во что бы то ни стало.

— Яков Платоныч, — наконец решил вмешаться адвокат Миронов, — а какие основания для подобного заявления?

Ладно, давайте проясним ситуацию, чтобы сомнений не было.

— Приведите егеря, — попросил я дежурного.

— Расскажите, как все произошло, — попросил я Ермолая, когда его привели.

— Ну сколько можно повторять! — ответил он с раздражением. — Случайно получилось! Ну, я в темноте-то не разобрал, кто там. Вижу, целится. Ну я и выстрелил.

Елагина смотрела на Ермолая не отрываясь. Он не смотрел ни на кого, сидел потупившись.

— А откуда Вы подошли к домику? — задал я ему тот самый каверзный вопрос. — Со стороны деревни?

Он подвоха не почувствовал, как и в прошлый раз. Зазубрил легенду и придерживался ее непоколебимо:

— Нет. От Елагиных.

Софья Николаевна опустила взгляд.

Я отошел к окну. Помолчал несколько мгновений. И резко приказал:

— Отпустите его! Он не виновен.

Ермолай Алексеич удивленно посмотрел на меня. Но возражать не стал. Встал со стула, шагнул к двери. Навстречу ему поднялась Елагина:

— Спасибо тебе за верность, Ермолай.

— Да мне-то за что? — вздохнул он, глядя на нее долгим взглядом. — Мне, Софья, к невзгодам не привыкать.

И по тому, как он произнес ее имя, по тому, как смотрели они друг на друга, я понял, что только что узнал редкую тайну Затонска, не доставшуюся сплетникам. Что ж, и не достанется. Я не болтлив. И Миронов, я уверен, тоже сохранит это тайну. Не по адвокатской привычке, а просто из человеческой порядочности.

Егерь вышел, а я снова обратился к Елагиной:

— Все угадал Ермолай. Все вычислил. А ведь он знал, какой у вас револьвер. А то, что стреляли Вы один раз, просто угадал.

Иван Кузьмич, не ожидавший такого поворота, замер за столом с изумленным лицом, так и не допив чай. Елагина слушала меня молча, с полным самообладанием. Миронов мрачно молчал. А я продолжал тем временем:

— Ошибся он только в одном: с какой стороны Вы к домику подошли. Я ему подсказал, что со стороны деревни, а он подумал и возразил. Говорит, со стороны Вашего дома. Не угадал. А Вы почему подошли со стороны деревни?

Она не стала запираться. И, сохраняя достоинство, ответила очень спокойно:

— Там окно, с той стороны. Я хотела посмотреть, не горит ли свет.

— Расскажите все по порядку, — попросил я Софью Николаевну.

— Записку я получила, — начала она свой рассказ усталым голосом. — Про свидания сына моего, Алексея.