Яков. Воспоминания
Шрифт:
Разумеется, он заговорил первым:
— Пули тоже надо смазать.
— Что Вы сказали? — его первые слова были для меня неожиданностью. Я как-то ожидал другой темы для разговора.
— Я говорю, пули надо смазать, — пояснил Ермолай, — для меньшей освинцовки ствола. Да и центруются они после этого лучше.
— А откуда такие познания? — спросил я его.
— А я на войне был, — ответил егерь. — На Крымской.
— Где был разжалован в рядовые за дуэль, — показал я ему свою осведомленность.
Ермолай потупился. То ли моя осведомленность ему не понравилась, то ли собственные воспоминания.
А я продолжил,
— Это британский бульдог второй модели. Был разработан через пять лет после окончания крымской войны. А Вы такие тонкости знаете? С чего бы?
Из-за спины Ермолая Уваков наблюдал за допросом с усмешкой. Что-то его забавляло. Но, впрочем, не до него сейчас.
— Ремесло обязывает, — усмехнулся Ермолай Алексеич. — Я оружие починяю. Стрельбе обучаю. Мне полагается знать все об оружии.
— А почему ж тогда не стали добиваться возвращения звания? — продолжал я расспросы. — Уехали в глушь, живете, как простой лесник.
— А мне такая жизнь по нраву. С природой как-то все понятней, чем с людьми? — Ермолай взглянул мне прямо в глаза/ — Природа, она ведь не обманывает.
Нравилось мне, как он со мной говорил. Спокойно, без вызова и без страха. С чувством собственного достоинства. Гордый человек. И умный. И я, хоть меня режь, не верю, что он мог застрелить мальчишку студента, пусть даже тот и стрелял в него первым. Вот обезоружить выстрелом да выпороть, чтоб неповадно было — это да. Даже ранить, а потом сдать в управление, — тоже правдоподобно. Но убить? Мастерства у него, несомненно, хватит попасть туда, куда целился. Да вот совесть ему бы не позволила. Разве что от неожиданности? Но тогда из ружья бы пальнул. Он же егерь, с ружьем не расстается. Нет, что-то тут не так. Кого-то он прикрывает, как мне кажется. Кого-то настолько ему дорогого, что он готов на каторгу пойти, пулю словить при задержании, лишь бы не выдать. И вряд ли он мне расскажет. Но попробовать стоит. Может, хоть проговориться где-нибудь, а я уже из этой информации свои выводы делать буду. И я продолжил:
— А может, обиду затаили на весь мир, за судьбу свою сломанную?
Ермолаю, видимо, надоело говорить о своем прошлом:
— Да бросьте Ваши тонкие подходы! — сказал он мне решительно. — Я убил. Чего Вам еще надобно?
— Ну, хорошо! — согласился я. — Рассказывайте, как все было.
— Да как все было… — приступил к рассказу егерь. — Шел я ночью к домику. Вижу, стоит кто-то, целится в меня. Из револьвера. Ну, я и выстрелил.
— Из чего, — поинтересовался я.
— Из револьвера, — ответил мне Ермолай раздраженно. Он видел, что я ему не верю. А хотел, чтобы я поверил.
— А где револьвер?
Ермолай задумался на секунду, но тут же нашелся:
— В речку выбросил!
Я отвернулся, скрывая не ко времени вылезшую улыбку. И этот в речку выбросил, надо же. Надо будет как-нибудь провинившихся подчиненных заставить протралить Затонь. Думаю, целый арсенал вытащим со дна речного!
— Да и вообще, я не знаю этого студента, — продолжил егерь. — И не знаю, почему он в меня целился. Может, спутал с кем-то.
Уваков внезапно вмешался в разговор:
— Определенно, покойный студент должен был убить кого-то из Елагиных.
И обратился к Ермолаю Алексеевичу:
— Что думаете? Вы давно знаете эту семью.
— Да. Я давно знаю семью, — ответил Ермолай Увакову. И продолжил чуть резче, выделяя каждое
Делайте выводы, господин Штольман. Во-первых, поддерживать разговор о семье Елагиных и их делах Ермолай Алексеич не станет. Если понадобиться, то откажется в резкой форме. Так что, скорее всего, именно среди этой семьи мне стоит искать человека, которого он покрывает. А во-вторых, егерю с первого взгляда не понравился господин Уваков. А чутье на людей у Ермолая очень точное, это видно. Учтем. Оба момента.
Но сейчас нужно срочно возвращать себе инициативу в разговоре. Я по Петербургу помню манеру допроса Увакова. И она мне здесь вовсе сейчас ни к чему. Поэтому я поскорее задал Ермолаю следующий вопрос:
— Так, значит, шли Вы от деревни.
Ермолай пристально посмотрел на меня и ответил все также твердо:
— Нет. По тропинке, от Елагиных.
Попался, голубчик! Я-то точно определил по следам и по направлению выстрела, что убийца пришел как раз от деревни. И от Елагиных он прийти не мог никак. А ты этого не знаешь. И точно подтвердил сейчас мои предположения, что занимаешься ты тут самооговором. Проще говоря, морочишь мне голову, пытаясь кого-то прикрыть. Но я тебе об этом не скажу пока. Пусть ты будешь уверен, что меня обманул. И пусть убийца будет уверен в том же. И потеряет бдительность, чем поможет мне несказанно.
А пока мне хотелось проверить еще кое-что:
— А из какого револьвера стреляли?
— Кольт, — не сомневаясь ни минуты, ответил Ермолай. — Пятьдесят третьего года.
— Сколько раз?
— Один, — улыбнулся он. — А мне больше не требуется.
— А он? — я продолжал допрос, чтобы выяснить осведомленность Ермолая.
— Что он? — не понял мой вопрос Ермолай Алексеич.
— Упал, значит, и…
— Упал, — егерь настораживался все больше, — но только успел пальнуть в ответ.
— Сколько раз?
— Один, — было видно, что он раздражен, но сдерживается, — куда ему больше?
Он был осведомлен обо всех подробностях убийства. Вплоть до марки оружия. Значит, кто-то ему все подробно рассказал. Только про тропинку рассказать позабыл.
Ладно, хватит уже этого театра. Он делает вид, что виновен, я делаю вид, что верю! Я получил все, что хотел. Искать того, кого он защищает, нужно у Елагиных. То есть, это либо Софья Николаевна, либо младший Елагин, Алексей. Причин, по которым Ермолай Алексеич готов закрыть их собой, может быть масса. Например, мне известно, что он работал в поместье егерем еще при покойном Елагине. И вполне мог пообещать тому позаботиться о его семье, если что. А такой человек, как Ермолай, от слова своего не откажется никогда. А потому и не расскажет мне ничего, будет за свою версию зубами держаться. Так что придется мне самому разбираться, кто убил и зачем убил.
Мы с господином Уваковым обедали в ресторации, и он рассказывал мне, как и обещал, каким образом его дело оказалось связано с моим в Затонске.
— В критической жизненной ситуации люди способны на что угодно, — вещал Илья Петрович. — Мы столкнулись с несколькими случаями убийств, которые совершали люди, весьма далекие от преступного мира. Но! Их всех объединяло то, что они оказались в критических жизненных обстоятельствах, и все обращались за помощью к Морелю.
— Да, но почему Затонск? — спросил я.