Якутия
Шрифт:
Он развернул мужчину и развел обеими руками его резиновые ягодицы. Потом правой рукой он схватил за его нижнюю резиновую губу на безжизненном лице.
– А вот здесь у него рот. И превосходная смазка!
– проговорил он обиженным тоном.
Головко одевался, не смотря ни на Саха, ни на его мужчину. Саха помолчал, пощелкал пальцами, потом вдруг повернулся, нагнулся, сиял штаны и показал жопу.
– Вот вам!
– выкрикнул он, просовывая лицо между ног.
– Идите в жопу!
После этого, он быстро подхватил своего резинового любовника и убежал.
– Ну и дуронька же этот Саха!
– добродушно усмехнулся Головко, повернувшись к бассейну, где все еще плавал Жукаускас.
– Друг мой! Пойдемте спать, пойдемте ляжем в прекрасную, мягкую великолепную постель.
Софрон Жукаускас застыл посреди бассейна. Он смотрел вверх, и руки его почти не двигались под водой.
– Я, кажется, что-то понял, - сказал он.
– Может быть, это самое лучшее мгновенье.
Замба седьмая
Как поездка по сияющему шоссе восторженной светлой ночью, как фейерверк секунд, заключающих в себе истинный смысл прекрасных тайн, как цель, зажженная вдали великим светом других стран, как путь вверх - такой была дорога, существующая здесь, и по ней шли Софрон и Абрам, и их души трепетали от счастья находиться здесь сейчас, и реальность была повсюду, словно пространство, образованное сотворением мира.
Впереди был целый день: встреча с Павлом Амадеем Саха в пять часов вечера в баре <Порез>, предстоящий улет в Чульман, и что-нибудь еще, - а здесь был Мирный, ласковый, как любящая дочь, или жена, и небоскребы сияли на солнце блестящими цветами, и где-то, не так далеко, тек великий Вилюй, и его вода была бездонно-синяя, словно небо над ним. Они шли в этом Мирном, не торопясь никуда и как будто не желая ничего; вокруг проносились пестрые торопливые существа, устремленные туда, или сюда; машины и мотоциклы ехали по проезжей части, создавая единый шумный поток, откуда доносились дебильные музыкальные ритмы, улицы благоухали цветочными запахами южного блаженства, словно ботанический сад, и румяные сосиски продавались за углом, как и везде в мире, и хотелось заплакать при взгляде на густую желтизну их горчицы, и на скоротечную убогость их бытия. Жукаускас и Головко, словно нереальные гости из другого мира, проходили как будто сквозь здешнюю буйную, блистательную действительность, которая функционировала во всех мыслимых видах и обличьях, как сложный прибор, и в то же время была нарочито, убийственно спокойной, будто правильно понятая мирская суета, не затрагивающая истинной сущности свышерожденного субъекта. Улицы были невыносимо чисты, как гладко выбритые щеки мужчины-манекена, рекламирующего пуловер; дома были аккуратными и совершенными в своем роде - совсем как аппетитные домики на проектном столе какого-нибудь одаренного архитектора, сконструированные его любящей, прилежной рукой; растительность скверов была четко подстриженной и походила на ухоженную щетину жестких усов некоего франта, надушенного цветочным одеколоном, напоминающим интимный привлекательный аромат скверов; и вывески на домах были яркими и резко контрастирующими с приглушенными, комнатными оттенками домов, как цветастый галстук молодого жениха, оттеняемый его шикарным однотонным костюмом. Все вызывало звенящую радость немыслимой восхитительности жизни, и можно было улетать обратно, или упасть в ленскую речную волну, - это все был Мирный, это все было в Мирном, это все было, и здесь располагался город, существующий посреди страны под небом, и божественность сверкала в каждом великом камне, составляющем бордюр его тротуара.
Мирный - любимая якутская любовь, сон о вере, ставший чудом и грезой, высшая звезда, упавшая из небытия в свет, заря, вспыхнувшая алмазом свершения. Все могло быть в Мирном, он был истинным городом вдали от льда, и он был именно сейчас вот здесь, и не стоило открывать глаза, или делать шаг, или улыбаться, ибо золотая душа вырастала из космического тела духа города, и четырехцветный шестиполосый флаг развевался на маленькой избушке, прекрасной, как отчий дом. Ведь есть шика, а есть сыка, но есть святое, и если есть Якутия, то есть Мирный, а Мирный - это зуб мудрости якутской, ее пищевод, ее целеустремленный всадник
– Мне все-таки нравится это географическое пространство, где мы находимся сейчас, - сказал Софрон, не понимая своих слов.
– Здесь отпадно, - согласился Головко.
– У вас есть еще деньги?
– За завтраком этот Саха дал мне двести рубляшников на всякие развлечения, как он сказал. Я ел яичницу с ветчиной и пил какао.
– Не могу видеть этого пидораса!
– воскликнул Головко.
– Вы хоть позавтракали, а я решил не выходить.
– Ну и зря. Он был обходителен, как заботливая няня.
– У, жопник чертов!
– выругался Головко.
– Но я не хочу есть. Я потом съем кусочек мамонта, а сейчас мы погуляем с вами. Можно что-нибудь посетить. Какое же это все же наслаждение: видеть будущее страны в настоящем!
– Якутия вся будет такой!
– немедленно вскричал Софрон и поднял вверх зажатый кулак. Ни один прохожий не обернулся.
– Тише, дружище...
– проговорил Абрам, беря Жукаускаса за локоть, - мы же все-таки на ответственном задании, надо соблюдать. Давайте-ка отдохнем!
– Давайте, - прошептал Софрон.
Они пошли дальше, и шли довольно долго, пока не пришли на круглую площадь, по которой не ездили машины и на которой возвышался маленький открытый стадион зеленого цвета, и возле его входа толпились какие-то старые люди, а прямо под желтым стендом, рекламирующим тампоны фирмы <Утренняя Заря> стоял человек в красном костюме с мегафоном и отчетливо произносил:
– Господарики-сударики! Мои дамы! Дитятки! Вас приглашает комрадовый трест <Зук> на соревнование-компетицию слепоглухонемых старичков. От семидесяти годин! Кросс с препятствиями и интегральные прятки. Двадцать пять рубляшников с рожи. Попрошу, попрошу, попрошу!!! Аужэлей, зизей! Инвали-до безо спорта яко пенис без яичек - гы-гы-гы!.. Вас приглашает <Зук>!
– Вы видите?
– сказал Головко.
– Как это так?!
– спросил Софрон.
– Хотите пойти?
– предложил Головко.
– Я что - трехнутый?!
– возмутился Софрон.
Головко подошел к четырем пожилым женщинам в тренировочных костюмах, потом вернулся обратно.
– А я пойду. Это же восхитительная прелесть - такой невероятный способ проводить время. Может быть, здесь нам откроется внутреннее зрение, или произойдет чудо, которое изменит все. Неужели вам не надоели обычные зрячие рыла?
– Вы - чудик!
– воскликнул Жукаускас, засовывая руку в карман.
– Мне, конечно, все равно, и даже любопытно, и я могу пойти с вами, хотя мне более по душе был бы стриптиз в полутемном зале вечером, но неужели не лучше купить какую-нибудь замечательную одежду или магнитофон на наши деньги, и вообще - посмотреть, что, собственно, здесь продают в магазинах и киосках?!
– Вы рассуждаете, как обыватель!
– высокомерно сказал Головко.
– Магазины, тряпки, железки... Вам дается уникальная возможность узнать настоящие нравы иного общества, существующего здесь тайно, наподобие Шамбалы, Китежа, или страны Женщин, а вы хотите вместо этого заняться постыдным мещанством, распространенным в самых рядовых районах планеты и недостойным возвышенных существ. Или вы просто-напросто вещист?