Яна и Ян
Шрифт:
Единственный, кому удается иногда вывести меня из состояния апатии, — это маленький Михал. Мы с ним и с папой засушиваем цветы для его гербария, сделали ему аквариум, и я опять занимаюсь с ним грамматикой.
Первое замечание в дневнике его настолько огорчило, что он привел с собой своего лучшего друга Пиньдю.
— Пиньдя, подтверди Яне, что после каникул ухудшилось поведение у всего класса.
Пиньдя, тоже, по всей вероятности, большой озорник, охотно подтвердил и добавил от себя:
— Но главное, ухудшилось поведение нашей учительницы…
Михал мне потом
— Ты знаешь, Яна, Пиньдя подумал, что ты моя мама. Пусть он так считает, ладно?
Михал вносит какой-то смысл в мою бесполезную жизнь. Ведь всякая жизнь должна иметь какой-то смысл, только тогда и хочется жить. А я очень хочу жить. Я поняла это сразу, как только выпила те таблетки. Меня охватил ужас, смерть страшила. Что произойдет со мной, когда я буду мертвой?..
Когда потом, в больнице, я очнулась, то сначала боялась пошевелиться, осознать случившееся. И вдруг через окно я увидела клочок знакомого-презнакомого голубого неба, услышала человеческие голоса. Я была жива! Я жила!
Это ощущение сохранилось во мне по сей день. Просто я есть, я существую, и этого мне достаточно.
Доктор Вондра мною доволен, даже уменьшил дозы лекарств.
— Как поживает ваша музыка? — спросил он меня во время последнего посещения.
Я ответила, что уже не люблю музыку. Не знаю почему, но… не люблю.
— Не думайте об этом, — сказал доктор, улыбаясь. — Все образуется. Вы же у нас примерная пациентка.
Меня хвалит и сестра из отделения реанимации, прелестная черноволосая Эва. Ее пациентами были в свое время и Пушинка, который теперь ее просто обожает, и тот водитель танка, который пытался покончить с собой из-за девушки.
— Я знаю, почему это с ним случилось. Мой брат Лацо служит с ним в одном полку, — сказала мне Эва в прошлый раз.
И отчего это имя Лацо и упоминание о том несчастном водителе так взволновали меня? Отчего?..
В субботу, вечером, у нас в гостях был Иржи, то есть товарищ Калта. Мы смотрели по телевизору американский фильм «Квартира». Героиня фильма, такая же обыкновенная девушка, как я, и так же, как я, обманувшаяся в любви, решила покончить с собой и начала глотать порошки. И я не выдержала.
— Не пей! Ради бога, не давайте ей глотать!.. — закричала я.
Иржи сразу же выключил телевизор, все перепугались, а я еще долго кричала и плакала. Я не могла им объяснить, что я плачу от страха за эту девушку и за всех, кто хочет поступить так же. Если бы я могла их остановить, отвести их руки, когда они дотрагиваются до таблеток или газовых кранов! Если бы я могла так устроить, чтобы в роковую минуту человек не оставался один! Я все плакала и никак не могла успокоиться, и опять, правда только на мгновение, мне показалось, будто меня парализовало. Но и этого мгновения было достаточно. Меня охватил такой ужас, что страстно захотелось снова стать здоровой, нормальной, такой, какой я была раньше. Что же я наделала!..
Папа с мамой чувствовали себя совсем несчастными. Им надо было идти на работу, но они боялись за меня. Да и я просила не оставлять меня одну.
И тогда Иржи, то есть товарищ
— Если позволите, я с Яной останусь… Конечно, если вы мне доверяете.
Он подсел ко мне на тахту и держал меня за руку. Я то засыпала, то просыпалась.
— Ты здесь? — спросила я, не осознавая, что уже говорю ему «ты».
— Я здесь, с тобой. Спи спокойно… — нежно прошептал он.
Он казался мне таким надежным. В его голосе, в его крепком рукопожатии, даже в самом его присутствии я черпала веру — в себя и в свое будущее…
— Так что у тебя на сердце? — спросил меня майор Рихта по-дружески. Он был в отличном настроении.
— Сначала я хотел вас кое о чем попросить, товарищ командир. Но поскольку ситуация изменилась, так уж…
— Ты хочешь сказать, что в связи с изменившейся ситуацией ты изменил тактику и стратегию, и я в твоем новом боевом плане перестал фигурировать, да? — спросил он.
Рихта улыбался. И я попытался ему сдержанно улыбнуться, как подобает десятнику[3], которого по его просьбе принимает командир батальона и предлагает ему стул и сигарету. Командир роты надпоручик Коциан в два счета бы со мной разделался. Мне хотелось, чтобы и майор поступил со мной так же, и как можно скорее. Но он сказал:
— Раз ты пришел сюда, давай поговорим. У меня тоже кое-что накопилось на душе.
Наркотическое состояние, в которое я погрузился, получив с утренней почтой бандероль от Яны, постепенно рассеивалось. В бандероли были мои письма из армии, коробочка с обручальным кольцом и цепочка с анютиными глазками. И письмо. Его содержание и привело меня в такое состояние. Однако любой организм обладает защитными рефлексами и при необходимости умело защищается. Это я знаю от Ивана.
— …Мы распределили новичков по взводам, но Поспишил не хочет брать Захариаша, — донесся до меня голос майора. — У него такая дурная слава, что ни один из командиров не хочет взять его к себе. Что, если бы ты попробовал?..
Зачислят или не зачислят Захариаша в мой взвод — этот вопрос не был сейчас для меня главным, хотя в общем-то Захариаш нужен мне был, как прошлогодний снег.
— У тебя есть положительный опыт работы с Пушкворцем и даже с Мелишеком… У тебя обнаружился настоящий педагогический дар…
Если бы он знал, почему Мелишек хорошо себя ведет! Нет у меня никакого педагогического дара. Доверить такому типу письмо к любимой девушке!
— Ну как, согласен?
Почему он добивается моего согласия? Он решил, что я воспитаю Захариаша, как уже воспитал Пушкворца и Мелишека. Я что же, призван исполнять функции исправительного заведения?
— Согласен, товарищ майор. Считайте, что воин[4] Захариаш уже в моем взводе.
— Вот и хорошо! — сказал он, улыбаясь. — А теперь я хочу поговорить с тобой о деле гораздо более серьезном, чем распределение нашего «легковеса». За год службы в армии ты проявил неплохие командирские способности, завоевал авторитет у подчиненных, дисциплинирован, обладаешь организаторским талантом, хорошо разбираешься в политике.