Янтарь и Лазурит

Чайный Лис

Всего в нескольких джанах* от неё у лавки с овощами стоял юноша в свободных тёмных одеяниях, ветер раздувал его длинные распущенные волосы, местами отливающие голубизной на солнце. С такого расстояния Кохаку не видела цвета его глаз, но не сомневалась, что имели они лазурный цвет.

* Джан (кор. ?) — 3,03 м

Обладая прекрасной памятью на лица — а эти глаза она бы не забыла в жизни, — она стояла как вкопанная и не могла произнести ни слова.

«Рури?!»

Она не могла думать ни о чём, кроме имени, которое никто не произносил уже двадцать лет.

Слёзы

подступили к глазам, в то время как грудь наполнялась теплом. Кохаку не заплакала, а продолжала стоять и смотреть.

Он жив.

Он выжил.

И он… бросил её!

Вслед за переполнявшим счастьем пришли недопонимание, разочарование, боль.

Кохаку вновь смогла двигаться, и ноги уже сами несли её к юноше в длинном тёмно-синем халате. Она остановилась в шаге от него, одной рукой придерживая плащ у горла, а вторую сжала в кулак, думая замахнуться и дать пощёчину и в то же время пытаясь сдержаться.

— Рури! — выпалила она, вкладывая в одно имя все переполняющие её эмоции.

Крик разнёсся по всей площади, на несколько мгновений повисла тишина: люди перестали разговаривать, даже птицы умолкли и не пели, после чего раздались первые перешёптывания и вновь поднялся типичный для подобных мест гул. Юноша обернулся, его лазурные глаза встретились с яростным взглядом Кохаку, которая, казалось, сейчас вспыхнет на месте, как загорается сухая веточка даже от небольшой искры.

— Дева, — замялся он, — вы меня с кем-то путаете.

Слегка заострённые уши отличались от воспоминаний из детства: она помнила более вытянутые и длинные, но это ничуть не смутило её. Ей тоже было что скрывать.

Кохаку изогнула свои брови от удивления и ахнула:

— О нет, Рури, тебя я не забуду никогда.

— Я впервые в Сонгусыле, — немногословно ответил он и нахмурился, посматривая на людей. А затем прикусил нижнюю губу.

Он так делал с глубокого детства, и эту привычку Кохаку переняла у него.

Такие родные лазурные глаза, наполненные искренним непониманием, смотрели на неё, но вскоре переключились на другое.

Их уже окружила толпа зевак, которая с интересом наблюдала за развитием событий. Кохаку проследила за взглядом Рури, устремлённым к шумевшей толпе, и вздохнула: не хватало ещё привлекать лишнее внимание, мало ли её узнают и поймают.

Она жила по принципу «действуй, а потом разбирайся с последствиями», поэтому резко схватила юношу за руку и потащила прочь от выпечки.

— Куда… Ты!

По интонации она слышала, как Рури растерялся, и не смогла сдержать улыбки. Не то чтобы Кохаку питала к нему настоящую злобу или неприязнь — много времени уже утекло, да и Рури тогда был ребёнком, как и она сама. Однако все эти годы Кохаку верила, что её друг погиб, и теперь в один миг испытала целую бурю эмоций и не понимала, как вести себя дальше.

— Молчи и иди, — усмехнулась она, пытаясь оставаться невозмутимой, — если не хочешь привлечь ещё больше внимания.

Краем глаза она видела, что на лице юноши промелькнуло недовольство, но он промолчал и не стал сопротивляться.

Кохаку

решила, что логичнее всего сейчас заглянуть в лавку Джинхёна, куда изначально и направлялась, узнать новости и попросить другую одежду. Если до него ещё не дошли слухи, то всегда можно вернуться на торговую площадь, а если Джинхён и сам всё знает, то ей же проще.

Лавка свитков и чернил находилась в менее оживлённом месте, вход украшала табличка с нарисованными крест-накрест кистями, напоминающими два пересекающихся меча. Внутри находились как трактаты великих мудрецов, так и пустые свитки, которые хранились в специальных бамбуковых горшках. В нос сразу ударил запах сильных благовоний, что отпугивали надоедливых и прожорливых насекомых и помогали поддерживать содержимое лавки в целости и сохранности; Кохаку часто здесь бывала и уже привыкла, а вот Рури с его более чутким с детства нюхом нахмурился и остановился на пороге.

Кохаку насмешливо посмотрела на него и затем крикнула:

— Джинхён-а!

Скорее всего, её друг находился в подвале, где обычно создавал свои эротические романы. Она потащила Рури за собой и только потом отпустила его руку, а также сняла капюшон, чуть не задев металлический колокольчик фурин* висящий у прилавка. Она помнила их из детства и рассказывала об этом Джинхёну, поэтому друг попросил ремесленника изготовить один для неё, но она побоялась оставлять такой у себя. Он не расстроился, а настоял, чтобы Кохаку сама разрисовала лист крепившейся к колокольчику бумаги, что она и сделала, неумело изобразив лису, дракона и цветы. И тогда Джинхён повесил фурин у себя в лавке, дописав: «Здесь рождаются истории». Перед этими словами Кохаку добавила три аккуратных иероглифа «???»** которые прекрасно помнила с детства — они как раз отражали суть этого места.

* Фурин (яп. ??) — колокольчик из металла или стекла с прикреплённым к нему листом бумаги.

** Хицубокуши (яп. ???) — перо, чернила, бумага

Почти сразу внизу послышался шум, люк у прилавка отодвинулся, оттуда показалась голова. Волосы юноши, должно быть, изначально были аккуратно заколоты в пучок на затылке, но уже растрепались и прядями торчали, хотя бы мангон* удержался на лбу.

* Мангон (кор. ??) — повязка на голову, часть причёски «санту».

— При… — начал было он, но Кохаку в ужасе расширила глаза и так яростно посмотрела на него, будто сейчас вцепится в глотку, что он захлопнул рот и икнул. — Вы ч-что-то ищете?

Из подвала поднялся младший брат Джинхёна, о чём он сам уже жалел — плаксивый голос выдавал его.

— Джинги-я, — улыбнулась Кохаку как ни в чём не бывало. — Джинхён здесь?

Перепуганный юноша сглотнул и сложил перед собой дрожащие руки:

— Д-да, хён* внизу.

* Хён (кор. ?) — обращение младшего брата к старшему, необязательно кровному родственнику.

Кохаку и шага сделать не успела, как вслед за Джинги показалась голова Джинхёна. Весь перепачканный в чернилах, даже лицо умудрился измазать, зато в отличие от Джинги его волосы были заплетены в аккуратный санту*.