Янычары
Шрифт:
Придворные возроптали, а христианский духовник императора заявил, что Его Величество давно и глубоко исповедует истинную веру – ибо христиане тоже называют свою веру истинной! – но она нисколько не облегчает его страданий.
– Я предполагал эти слова, – продолжал суфий, – готовился к такому обороту вещей, составил гороскоп блистательного и рассчитал смешение четырех основных субстанций (хилт): крови, лимфы, сафры и савды в его теле, и нашел только одно средство для спасения императора. Но я боюсь его назвать.
И снова послышался гневный и насмешливый ропот придворных, и то один, то другой выкрикивали: «Он дурачит
– Предать лжелекаря казни легкой и быстрой, как и было обещано.
Однако, вовсе не испытывая страха и не обращая внимания на этот ропот, аль-Ариф продолжал:
– Я боюсь назвать это средство, но это не значит, что я его не назову! Император будет исцелен, приняв несколько ванн подряд из свежей крови живых младенцев!
В тронном зале наступила мертвая тишина.
Потом, когда ошеломленные придворные обрели дар речи, они возмущенно загудели. Слышны были слова: «...никто не имеет права...», «...брать на себя такую ответственность, вы подумайте!..», «...жестокость...», «...откуда он вообще взялся?..», «...чужеземец, может, того только и добивается...». Наотрез отказался от такого «с позволения сказать лечения» и присутствовавший здесь же император.
Но это было днем. А вечером, на тайном совете, где, кстати, никто не усомнился в авторитете целителя, посланного самим ал-Газали, было решено: жизнь императора – вещь бесценная и здесь все средства хороши. Как вы думаете, удалось ли убедить в этом императора? Разумеется! Не прошло и трех дней, как даже в самые отдаленные уголки страны пришел указ: через неделю должное число младенцев должно быть доставлено в Константинополь.
Матери плакали кровавыми слезами, когда воины, отшвыривая их, вырывали обреченных детей у них из рук. Но что они могли сделать!
Дальше историю рассказывают по-разному. Сами суфии говорят, что император, измученный угрызениями совести, отказался от убийства невинных созданий и принял ислам. И стоило ему сделать это, как он немедленно стал здоров! Все выводы в этой «развивающей» истории суфиев построены на этом факте.
Но я не буду делать предписанных выводов. Потому что это неправда. Не отказался император от убийства, не вернул детей матерям. Ни византийские, ни франкские императоры никогда не были мусульманами и всегда предпочитали пить чужую кровь – для укрепления своего здоровья. И десятки других франкских владетелей тоже наполняли ванны кровью детей – чтобы обрести здоровье, свежесть, вечную юность...
«А арабы? – подумал Абдаллах. – Разве не воины Мервана , захватив Тбилиси, наполняли кровью тех, кто бился с ними, бассейны и плавали в них?..»
«А мы сами? – вдруг с ужасом подумал он. – Разве не тюркский Цогтай-хан лечился чаем-бульоном, заваренным на тельцах трехлетних детей? Или это просто страшная сказка?» Но перед ним словно бы мелькнули кварталы какого-то византийского города, сегодня еще полного живых, теплых, дышащих людей, которые завтра станут бездыханными, а из их тел будет течь алая кровь. Ведь каждый взятый город на три дня будет отдаваться «на поток и разграбление»...
Эта мысль опустошила его душу, и вместо какой-то очередной звонкой фразы (вроде «Аллах простер перед вами эти земли!
Повисла недоуменная тишина. Ее прервал один из янычаров. Он сказал:
– Похожая история приключилась и в нашем аиле – но у нее более радостный конец! Ажи ибн Дахак, мой хозяин, жил в Конье и однажды прислал управителю в село поручение срочно доставить ему полторы сотни джаванбират . Управитель, в недоумении прочитав послание, собрал, столько мог, старух в селении, добавил недостающее до числа более молодыми женщинами и, не слушая возражений, отправил их под конвоем гулямов к ибн Дахаку. Тот, узнав, что требуемое доставлено, приказал: «Отдайте их повару и велите ему забить и зажарить с соусом и миндальными зернышками половину, а других придержать до завтра». Повар в недоумении явился за повторным распоряжением, но ибн Дахак был неумолим: убить и зажарить, какие могут быть вопросы! Повар заявил, что он никогда этим не занимался, и потребовал, чтобы, коль уж это неизбежно, зарубил женщин профессиональный палач. Теперь пришел черед изумляться ибн Дахаку: при чем тут женщины, когда речь идет о курах? Он потребовал записку... и, хлопнув себя по лбу, воскликнул: «Ну конечно же, здесь должно стоять «джавамрик» , а не «джаванбират»!
От хохота всхрапнули кони.
– Пусть эти женщины получат по несколько акче и убираются в деревню; да пусть управитель скорее пришлет вместо них кур! – сквозь слезы хохота договаривал рассказчик...
Зикр
Вспоминайте Аллаха частым упоминанием и прославляйте его утром и вечером!
...Абдаллах кивнул барабанщику, и барабан тихо зарокотал, а потом мягко охнул. И снова. И еще... Абдаллах медленно, неуверенными шагами, словно лунатик, вышел к костру, на середину круга, стал медленно раскачиваться, переступая с ноги на ногу, и вдруг измененным голосом, чеканя слоги, выкрикнул:
– Ал-Малик (Царь)!
– Ал-Малик! – дружно ответила сотня. Янычары вскакивали, торопливо пробирались к костру, строились в круг, кладя руки на плечи друг другу.
– Ал-Каххар (Господствующий)! – выдохнул Абдаллах в ритме барабанного боя, продолжая двигаться по кругу.
– Ал-Каххар! – эхом отозвалась сотня. Каждый из воинов уже нашел свое место в строю, каждый из них, как свою душу, знал те семь из девяноста девяти «прекрасных имен Аллаха», которые дулжно было выпевать в зикре, и их последовательность; само их звучание, казалось, вливало в воинов новые силы.
– Ал-Фаттах (Победитель)! – и сотня, вся уже льющаяся нескончаемой рекой вокруг костра, ни на миг не утратив ритма, единой грудью выдохнула:
– Ал-Фаттах!
– Ал-Му'изз (Дающий силу)! – воскликнул Абдаллах, и, оказавшись напротив барабанщика, подал ему рукой знак: чаще. Тот осторожно начал учащать ритм, и сотня уже в новом ритме откликнулась:
– Ал-Му'изз!
– Ал-Джалил (Великий)! – Ритм движения цепочки воинов вокруг костра все возрастал; воины уже словно бы оторвались от земли, легко, без всяких усилий летя вокруг костра, как планеты вокруг солнца, – а одним из древнейших смыслов этого кругового танца и было движение планет: