Янычары

Сергеев Василий Иванович

...Небольшой караван неторопливо двигался среди слабо всхолмленной степи, приближаясь к речной долине, откуда уже рукой было подать до замка. До реки оставалось около фарсанха, уже в порывах ветра угадывался ее влажный болотистый запах. Один берег ее покруче, весь в густом кустарнике, а другой – пологий, в камышах и желтых ирисах...

Солнце давно перевалило на западную сторону неба. И тогда слева на холмах появилось шесть конных силуэтов...

Абдаллах спйшил троих всадников, чтобы они натягивали арбалеты троим другим, оставшимся верхом; впрочем, он распорядился, чтобы и они были готовы спйшиться, положить лошадей и стрелять из-за них, – завалы здесь, на гладкой, как ковер, равнине, где лишь изредка встречались чахлые, почти

прозрачные кусты терна, больше сделать было не из чего. Двоим янычарам на резвых лошадях он велел быть готовыми, как только враги перейдут в атаку, обойти их слева, сам с еще одним воином, приготовился зайти справа. Впрочем, он догадывался, что положение его с его крохотным отрядом – безнадежно: если бы их там было всего шестеро, они бы не появились, видя, что отряд янычар почти вдвое больше. Значит, их там много, и сейчас через гребень холма перехлестнет конная лава... Он предупредил, чтобы остававшиеся с арбалетами стрелки ни в коем случае не переходили в наступление, даже если эти шестеро поскачут назад: заманивают! Если же там никого нет, он даст сигнал с вершины холма.

...Оттуда, с холма, раздался ослабленный расстоянием гортанный крик, и шесть всадников ринулись на приготовившийся к обороне отряд Абдаллаха. Бой был коротким. Когда безостановочно работавшие арбалеты положили двоих, а оставшиеся четверо повернули назад, Абдаллах вынесся на вершину холма и увидел: там, позади, не было никого! Всадники скакали на смерть, заведомо зная это. Абдаллах призывно махнул рукой, и все десятеро погнали четверых, как зайцев в поле.

Еще один бандит кувыркнулся с коня позади, распластанный саблей преследователя. Дальше Абдаллах не следил, ибо у того, кто удирал от него, явно вожака, судя по одежде, был добрый конь, и Абдаллах до последней минуты не был уверен, сможет ли он догнать врага. Остальные давно отстали. Минут через семь погони расстояние между всадниками стало сокращаться. Когда появилась возможность бросить аркан, Абдаллах оставил поводья и привычным жестом отстегнул его от левого вьюка.

Однако ни первый, ни второй броски цели не достигли. Абдаллах сматывал аркан для третьего броска, когда вдруг конь бандита перед ним с размаху грянулся о землю и бандит вылетел из седла. Абдаллах лишь на мгновение потерял его из виду, спрыгивая с коня, а когда кинулся к нему – тот уже стоял на ногах. По плечам его рассыпались пышные золотые волосы. Прихрамывая, он сделал несколько шагов навстречу Абдаллаху и упал...

.g».D:\TEXT\FOENIX\JANUCH\15.BMP»;3.0»;3.0»;

Марица

Непозволительно мужчине уединяться с женщиной, не принадлежащей ему по закону, ибо в этом случае третьим с ними будет Шайтан.

Тирмизи

Не так уж подло, и не так уж просто,

Как хочется тебе, чтоб крепче спать.

Теперь иди. С высокого помоста

Кивну тебе опять.

Марина Цветаева

Он сразу узнал ее – она была так же хороша, словно и не было между ними этих долгих лет.

– Марица?! – охнул он...

А она не пожелала узнавать его! Она посмотрела в его лицо, вздрогнула, напряглась, а потом процедила:

– У меня был когда-то парень, его звали Живко... Но он был булгар, он был христианин, а здесь я вижу обрезанного турка...

Ему показалось, что теперь он, как за минуту перед тем она, с размаху грянулся оземь, даже в ушах зазвенело...

– Марица, это я! Это же я... – он повторил это несколько раз, словно став прежним пятнадцатилетним мальчишкой... Потом он услыхал себя со стороны, и понял, до чего нелепо это бормотание. «Я»... Что такое «я»? Поистине, «я» – это хаджаб, та преграда, которая каждого отделяет от мира – и от других людей. Нужно какое-то «мы»... «А помнишь, как мы бегали взапуски, и ты,

чтобы быстрее бежать, ручонками задирала слишком длинную рубашонку, открывая белые стройные ножки», «а помнишь, мы разорили осиное гнездо и ты высасывала мне кровь и жало из укуса», «а помнишь, мы...»

Но язык почему-то не поворачивался сказать это.

Он не поворачивался это сказать, потому что его «я» не принадлежало теперь ему, а было частью могучей военной машины, надежно, с большим запасом прочности встроенной в эту машину частью. Это сразу поняла Марица – но Абдаллаху, чтобы понять, нужно было увидать себя и эту машину со стороны, извне, а он был внутри ее... Он видел только одно: произошла катастрофа. Не только с ней, но и с ним. Но в чем смысл катастрофы, постигшей его? Он лишь ощущал ее, как непосредственную данность, но в толк взять не мог... До сих пор мир был ясен, прост и логичен; он понимал в нем все; его рост по службе, большое число друзей, в том числе в очень высоких сферах, подтверждали верность и эффективность этого понимания. И вот одна из деталей мира – как оказалось, по-прежнему самая важная для него деталь – ни под каким видом в этот мир не желала укладываться...

Пока ум Абдаллаха был занят этой лихорадочной работой, его пальцы, руки и ноги привычно делали свое дело. Ноги подвели его к коню Марицы, а глаза и пальцы убедились, что конь на всем скаку попал правой передней ногой в нору тарбагана и сломал ее. Это означало для Марицы смерть, быструю и неотвратимую, ибо он не мог теперь ее просто отпустить, сказав, что не догнал. Он тупо смотрел на покрытые кровью ноги коня, и глаза его, пошарив вокруг, быстро нашли причину: высокие жесткие колючки с синеватыми шарами соцветий и длинными острыми сизоватыми шипами на листьях... Они ранили ноги коней на скаку. Если здесь в степи много таких колючек, нужно заказать серраджы чакшир на ноги для всех лошадей...

Нужно... Боже мой, разве это ему сейчас нужно? Ему нужно каким-то чехлом закрыть свое сердце от такого же острого шипа, медленно, с лютой болью входящего в него!

Практик до мозга костей, Абдаллах мгновенно нашел решение. Бойцы его десятка появятся на горизонте минут через десять-двенадцать, и тогда для нее все будет кончено. Но эти десять минут еще есть. Марица хромала, ушибив при падении плечо и колено, но ее кости были целы.

– Бери моего – и скачи! – воскликнул Абдаллах, все еще чувствовавший себя Живко. «Переседлать бы», – с тоской подумал он. Масть у лошадей была одна и та же, но Абдаллах понимал, что не сможет объяснить товарищам, откуда у него взялось чужое седло и куда исчезло его. Понимал он и то, что в этой путанице с седлами заключалась, скорее всего, его собственная смерть. Но переседлывать не было времени – к моменту, когда его ребята смогут их видеть, она должна быть достаточно далеко...

Она поглядела на него странным взглядом.

– Героем хочешь быть?

– Героем? – не понял он.

– Ты пришел сюда с этими истребить мой народ, но все же хочешь гордиться своим благородством, чувствовать себя героем... А я сумею тебе показать, что ты только жалкий раб у чужого племени, у арабов, с которыми ты идешь против своего народа...

«Она сама ищет смерти, – ахнул про себя Живко. – Это нужно было понять еще тогда, когда их отряд ринулся на верную смерть. Но почему? Ведь не смерть же он, на самом-то деле, привез сюда, нет...»

– Нет, не истребить! – заторопился он. – Почему ты говоришь – истребить? Поистине, я пришел сюда освободить мой народ! Наше знамя – не только ислам, но и туранджылык! Отсюда до Алтая – все это Туран, наша земля, наша единая родина. Страна сбросит гнет Генуи, она расцветет под новым управлением, подобно весеннему саду... Ислам открыт любому, и, поистине, он сам – подлинное открытие в понимании человеком себя и своего мира... Ты просто не знаешь ислама! Он открывает перед человеком новые возможности для работы и борьбы, радость строить новый мир, разумный, справедливый и счастливый...