Японский солдат
Шрифт:
Есимура спустил штаны и присел было на корточки, но в тот же миг испуганно вскочил - снизу его обдало жаром.
– Там огонь, - смеясь сказал мужчина.
– Вот из этой трубы, - он показал на длинную железную трубу, проходящую позади, - капает нефть, и все сжигается.
И действительно, задняя часть железных бочек оставалась открытой, и из трубы, которая проходила поверху, капала нефть. Есимура заглянул вниз - на дне бочки стлались язычки голубого пламени.
– Регулировать подачу нефти очень трудно, - заметил мужчина.
– Нальешь лишнего, горит так, что сидеть невозможно. Убавишь малость - потухнет.
– Так весь день и жгут?
– спросил Есимура, устраиваясь поудобнее.
–
«Здорово придумали!» - подумал Есимура. Он видел, как сжигали нечистоты в жандармской части, - набросали в бочку дров и подожгли. Уборной тогда, конечно, не пользовались.
– Не чувствуете запаха?
– спросил мужчина.
– Некоторые не выносят запаха нефти.
Мужчина был, видимо, очень словоохотлив, но Есимура все же испытывал неловкость. Неудобно сидеть рядом с другим человеком в такой позе - все это непривычно для японцев, да и нефтью в самом деле разило довольно сильно. Есимуру поташнивало.
– Вы, наверно, сегодня утром прибыли?
– спросил мужчина.
– Мы-то здесь уже месяц. Сначала очень удивлялись: сжигать нечистоты - такое в Японии никому и в голову не придет.
– Наверно, чтоб черви не разводились?
– Ну да. Они и пищевые отходы сжигают. Видели за воротами железные баки? Сбрасывают туда и жгут. Меня прямо смех берет, когда вспоминаю, как у нас в части заставляли солдат мух ловить. По полсотни, а то и по сотне в день. Помните? Не так-то легко поймать сотню мух, даже если они роем носятся. Я, бывало, поймаю лягушку или гусеницу, убью и положу позади уборной на солнышке, а как облепят ее мухи, хлоп - и одним ударом штук двадцать-тридцать убиваю.
– Вы из части Аканэ?
– спросил Есимура. Он подумал, что, может быть, они из одной дивизии.
– Нет, я из отдельной смешанной бригады.
Эта бригада дислоцировалась на северо-западе острова, как раз в противоположной от них стороне, и Есимура не имел представления о том, что там происходило.
– Я не собирался сдаваться в плен, - усмехнулся мужчина, - но сейчас мне кажется, что все это даже к лучшему.
Мужчина поднялся и, сказав: «Не надо огорчаться», вышел.
Оставшись один, Есимура с облегчением распрямился. «Судя по всему, большинство японцев не очень-то переживают из-за того, что попали в плен, - подумал он.
– И я, наверно, скоро так же просто буду к этому относиться».
За неделю Есимура и его друзья изменились до неузнаваемости. Поредевшие волосы и брови буквально на глазах потемнели, руки округлились. Двое пленных, которых подселили к ним в палатку, тоже поправились, правда, на работу они еще не выходили, но лежали уже меньше. Из какой они части, пока было не ясно. Один назвался старшим ефрейтором Кикути, другой - ефрейтором Каваи. Говорили они мало, глядели хмуро, но ели с таким же зверским аппетитом, как Есимура и его товарищи.
Лагерь хорошо снабжался продовольствием. Твердый, мелкозернистый австралийский рис, похожий на неочищенный, требовал большого искусства от поваров, но давали его вдоволь. Есимура и его друзья предпочитали есть рис, а не хлеб. Те же, кто находился в лагере уже более месяца, с большим удовольствием ели хлеб и пончики из пшеничной муки.
Кроме риса, давали солонину и рыбные консервы из иваси и сельди. На охранников-австралийцев, которых было всего двадцать человек, два раза в неделю из холодильника выдавали по целому барану, так что рыбные консервы у них все время оставались. Пленные, работавшие на кухне, старательно готовили еду на всех, добавляя к консервам сухие овощи, зеленый горошек, масло и сахар в количествах значительно больших, чем в японской армии, так что все, кто страдали от дистрофии, мало-помалу восстанавливали свои силы.
Прошла
В восемь утра и в шесть вечера была поверка, на которой обычно присутствовал комендант лагеря, поручик Симоне. Когда он проходил перед выстроившимися в четыре ряда пленными, пересчитывая их, от него пахло одеколоном. Это был подтянутый краснолицый мужчина средних лет, хмурый и надменный. Пленные ни разу не видели его улыбки. Появлялся он всегда в хорошо отутюженной форме, в темных очках и длинных узких ботинках. Фуражка небрежно сдвинута набок. Пройдя с высокомерным видом перед строем пленных, он за одну-две минуты производил поверку и тут же удалялся, не проявив к ним никакого интереса.
Однако Кубо рассказал, что прежде поверка не всегда проходила так гладко. Было время, когда поручик частенько пускал в ход свой ботинок. Он не бил солдат, как это принято в японской армии, но, если замечал незастегнутую пуговицу или кое-как надвинутую шляпу, он тыкал носком ботинка в грудь или сбивал шляпу с головы. Потом фельдфебель Андерсен, обычно сопровождавший поручика, объяснил пленным, что в лагере от них требуют одного: выстроиться заранее до прихода поручика и привести одежду в порядок. По словам Кубо, поручик был побочным сыном владельца маленького завода в Брисбене. Австралийские солдаты не любили коменданта за то, что он водил к себе в казарму женщину.
Об этой женщине ходили всякие небылицы. Ежедневно десять человек из числа пленных выделялись для уборки австралийских казарм. Рассказывали, что однажды, войдя в комнату поручика, пленные увидели там обнаженную женщину. Они хотели было тут же удрать, но женщина, нисколько не смущаясь, велела им прибраться, как всегда. А один из пленных, тридцатилетний пехотный фельдфебель Сасаки, говорил даже, что видел, как поручик и эта женщина «занимались любовью».
В лагерь иногда приходили в гости к австралийцам медсестры и женщины из австралийских женских подразделений. Женщина, которая навещала поручика Симонса, была медсестрой, он познакомился с ней в госпитале. Медсестрам не разрешалось покидать госпиталь, и, если она оставалась ночевать у Симонса, рано утром ей надо было возвратиться на службу. Однако пленные, убиравшие казармы, часто видели ее у поручика даже днем. Наверно, у этой медсестры были какие-то свободные дни.
Есимура, слушая рассказ Сасаки со смешанным чувством любопытства и брезгливости, вспомнил другой случай.
Когда они только высадились на остров и сохраняли еще хорошие отношения с местным населением, Есимура подружился с молодым туземцем по имени Кайби. Кайби не раз приглашал его в свой дом и угощал тушеной свининой - любимым блюдом туземцев. Однажды Кайби рассказал ему такую историю.
Он служил в доме австралийца, хозяина кокосовой плантации. Согласно местным обычаям, жены туземцев не должны выходить из хижин, поэтому всю домашнюю работу у белых выполняют туземцы-мужчины. Хозяин и хозяйка имели обыкновение зазывать парня к себе в спальню и у него на глазах предаваться любви. Если же он пытался бежать, они находили ему какое-нибудь дело и нарочно не отпускали его. Вспоминая рассказ туземца, Есимура не мог отделаться от мысли, что и история, рассказанная Кайби, и то, что возлюбленная поручика Симонса разгуливала нагой в присутствии японских пленных, своего рода расизм, пренебрежение к цветным. Вероятно, им бы и в голову не пришло делать такое на глазах у себе подобных.