Японский солдат
Шрифт:
– Вы думаете?
– недоверчиво спросил Есимура, зажигая сигарету.
– Мне что-то не кажется…
– Я здесь уже давно, можно сказать, стреляный волк. С разными людьми приходилось сталкиваться. И поверьте, всех мучает одно и то же. Та же печаль, что и у вас, господин командир подразделения, то же тоскливое чувство; кажется, отныне уже никогда не избавиться от клейма пленного. Словно камень на сердце давит. Я, например, знаю, что многие, как, например, Тадзаки, скрывают свое настоящее имя. Думаю, что кое-кто утаил и звание, и номер части. Я сам знаю немало таких. И скрывают главным образом те, которые, видимо, сами сдались в плен.
Расположившаяся неподалеку группка пленных следила за манипуляциями ефрейтора спецслужбы обозной части Фудзии, человека лет тридцати с лишним, - он пользовался большой популярностью среди пленных как мастер гадания и частенько действительно верно предсказывал судьбу. Гадал Фудзии так: связав в пучок три палочки, похожие на хаси{12}, каждая длиной в один сяку{13}, он ставил их в виде треножника на доску, поверх клал еще одну доску, заменявшую поднос, затем он сам и еще двое нажимали кончиками пальцев на доску в тех местах, куда упирались палочки, и Фудзии смиренно произносил: «Коккури-сан! А Коккури-сан! Я хотел бы спросить тебя сегодня кое о чем. Явись, пожалуйста. Если придешь, подними, пожалуйста, ногу». И одна из деревянных палочек поднималась сама собой. Некоторые сомневались - нет ли здесь подвоха, и сами нажимали на доску. И что же - «нога» поднималась. Затем Фудзии задавал Коккури-сан разные вопросы. Пленных обычно интересовало, живы ли их родители, жена и дети. Если живы-здоровы, Коккури-сан поднимал ногу один раз, если нет - два раза. На вопрос, когда кончится война и что их ждет, Коккури-сан не отвечал.
Когда рота Есимуры высадилась на остров, у них тоже сразу вошло в моду гадание «Коккури-сан». Не то чтобы в него серьезно верили - просто это была как бы мольба о помощи.
Есимура вовсе не думал, что пленные живут без всяких волнений. У многих на лицах можно было прочесть глубокую печаль, такую же, как и у него самого, и таких было немало. Однако Есимуре было странно видеть, что у иных людей, находившихся здесь месяц или более, вид такой, будто на душе у них - ни облачка. Конечно, Кубо - это особая статья, но почему же так спокойны люди, которые вовсе не были сознательными дезертирами, - вот что Есимуре хотелось бы знать. Как-то раз он спросил об этом у Кубо.
– Господин командир подразделения считает, что я исключение? Я страдаю не меньше других. Казалось бы, я не должен испытывать никаких душевных мук, поскольку сам, но собственной воле, сдался в плен, однако на душе у меня тоже неспокойно.
– Да? Вот уж никак этого не скажешь по вашему виду.
– Есимура задумался, опустив голову.
– Просто я стараюсь выкинуть из головы ненужные мысли. Потому что все это суета сует.
– Суета сует?
– Есимура с удивлением уставился на Кубо.
– Ну да! Я считаю, что это в некотором роде забота о своей репутации. Ни я, ни вы, господин командир подразделения, не думаем, что совершили преступление, сдавшись в плен. Вы, наверно, считаете, что у вас не было другого выхода в этой ситуации. Не так ли? И другие думают так же.
Есимура вспомнил, что то же самое говорил ему и Арита в тот день, когда они попали в плен, и подумал, что в рассуждениях Кубо есть доля истины.
– А что толку, если ты сам освободишься от ощущения позора, а в народе оно останется? Разве только для самоутешения… - заметил Есимура.
– Нет, вы не правы, - сказал Кубо.
– Наказание за плен само по себе безнравственно. Мы хорошо поняли это здесь, в лагере. Мы не только не должны страшиться кары за то, что не по своей воле оказались в плену, - мы обязаны бороться с такими настроениями.
– Бороться?
– Есимура в раздумье склонил голову.
В это время к ним приблизился охранник, который ходил вдоль проволочной изгороди, - он что-то сказал Кубо. У этого солдата был удивительной формы - орлиный - нос. Есимура никогда прежде не видел такого.
– О чем это он?
– Да так, пустяки, - ответил Кубо.
– Из Австралии пришла газета «Дейли уоркер», спрашивает, не зайду ли я за ней.
– А что это за газета?
– Орган австралийской компартии.
Услышав это, Есимура даже вздрогнул - как может Кубо упоминать о компартии, да еще таким небрежным тоном! В лагере кое-кто осуждал Кубо, его называли «красным». Есимура не собирался подпевать им, однако, услышав о том, что Кубо читает коммунистическую газету, был потрясен.
– А что, у них и в армии коммунисты есть?
– Конечно, - ответил Кубо.
– Не много, по-видимому, но есть. И в этой части есть двое. Когда я служил в штабе дивизии, мне приходилось переводить документы, захваченные у австралийцев. Я очень удивлялся: среди них часто попадалась газета «Дейли уоркер». А когда прибыл сюда, убедился, что они свободно читают такие газеты.
– Гм… - хмыкнул Есимура.
Ему было трудно даже осмыслить все это: когда он у себя на родине учился в торговом училище, тех, у кого находили коммунистические листовки, немедленно хватали и отправляли в тюрьму. Как все здесь не похоже на Японию!
Есимуре и в голову не приходило, что он должен сторониться Кубо только потому, что тот был «красным». Ему очень хотелось узнать, что этот Кубо думает о плене, поэтому он снова вернулся к началу разговора:
– Я иногда говорю с фельдфебелем Такано о том, можно ли считать плен бесчестьем. И знаете ли, у фельдфебеля совсем иной взгляд на эти вещи.
– Да, он особенный человек, - сказал Кубо.
– Я считаю, что Такано - замечательная личность.
Есимура с изумлением уставился на Кубо.
– Пленным, как я уже говорил, свойственно чувство страха перед военным трибуналом и общественным мнением, хотя они сами и не считают, что совершили тяжкое преступление. Фельдфебель Такано, наоборот, остро чувствует свою вину. Из-за этого-то он и страдает. Таких, как он, даже среди офицеров немного. Я-то хорошо их знаю. И ни одного из них я не сравню с фельдфебелем.
– Я тоже считаю фельдфебеля Такано замечательным человеком. Но как вы можете хвалить его, с вашими-то взглядами? Его точка зрения прямо противоположна вашей, и он, как видно, все еще не простил вас…