Японский солдат
Шрифт:
– Прочтите.
На листке толстыми корявыми иероглифами было выведено:
Наша клятва
1. Мы не военные.
2. Званий у нас нет.
3. Все мы - японцы.
4. Клянемся уважать человеческое достоинство и помогать друг другу.
5. Клянемся всегда гордиться тем, что мы японцы, и не посрамить чести родины.
Пятеро новичков некоторое время молча рассматривали листок. Такано понял: здесь свой порядок, особый мир. С того момента как он попал в плен, окружающее перестало существовать для него. Жизнь солдат противника, которую он наблюдал со вчерашнего дня, не вызывала у
Однако, как только он слез с грузовика и вошел в этот лагерь, он почувствовал, что попал в совершенно незнакомый мир. Мир этот был недоступен его пониманию, но он реально существовал, в нем жили такие же японцы, как он сам. И это было удивительно. Это открытие потрясло Такано больше, чем все, что случилось с ним до сих пор.
– Я понял вас, - сказал Такано, поклонившись мужчине в очках.
– Я вовсе и не думаю, что здесь армия. Просто мы - из одной роты…
– Ладно, - остановил его мужчина.
– Можете не извиняться. Я тоже понимаю вас. Не обижайтесь.
– Он сказал это дружелюбно. Видимо, он был человек отходчивый и сразу забыл о неприятном инциденте.
– Это столовая, пленные готовят себе еду сами, так что ешьте на здоровье…
– Вы здесь главный?
– Нет. У нас нет никаких главных. Вот только разве что Кубо. Он держит связь с австралийским командованием. А больше никаких официальных лиц здесь нет. Мы сами назначили разных ответственных. Я, например, должен заботиться о вновь прибывающих, о таких, как вы.
– Исида-сан. Из артиллерии, - догадался наконец представить мужчину Кубо.
– Младший унтер-офицер. Вспыльчивый очень, чуть что - сразу затевает ссору. Ну ладно. Вам, наверно, не по себе сейчас. Выпейте кофе, успокойтесь.
Из кухни уже несли кофе и пончики.
Такано не хотелось есть - видимо, сказывалось волнение, но Тадзаки и Есимура набросились на пончики, которые им принесли - по два на каждого, - как голодные беспризорники. Такано не спеша потягивал кофе, с него точно камень свалился.
Выпив свой кофе, они вернулись в палатку и развязали узлы. Там оказалось все, что полагалось пленным, - красная фуфайка, штаны, майки, трусы, носки, мыло, зубная щетка, расческа, безопасная бритва, ведерко для стирки, иголки и нитки. Им принесли из лагерного склада раскладушки, одеяла и москитные сетки.
Выдавая им красные фуфайки, Исида сказал:
– Противная штука!
Стоявшие вокруг засмеялись.
– В такой не убежишь!
– Теперь красными сделаетесь!
– Ничего, привыкнут.
Это была такая же форма, как та, в которой они прибыли сюда, только выкрашенная в красный цвет. Странного, линялого грязно-красного цвета, она производила неприятное впечатление. Но особенно безобразными были шляпы. Широкополые фетровые шляпы, с которых сорвали ленты, совершенно потеряли свою прежнюю форму оттого, что побывали в краске, и напоминали головные уборы безработных бродяг. Но отказаться от красной одежды и этих шляп было нельзя.
Палатка, куда поместили всех пятерых, была стандартной армейской палаткой, рассчитанной на шесть человек. Исида и второй пленный по имени Сирома помогли им расставить раскладушки, разложить вещи. Все здесь имело определенный порядок и место. Каждый понедельник
В лагере находилось сорок восемь пленных, включая и их пятерых. Это был пересыльный лагерь, откуда пленных, после того как наберется нужное количество, отправляли в Австралию. Однако австралийская армия строила сейчас в Лаэ, на Новой Гвинее, большой лагерь, где, по-видимому, будут содержать военнопленных, чтобы не отправлять их в Австралию. Вот почему их пересылка задерживалась. (Все это Исида узнал от Кубо.)
Работа, которую выполняли военнопленные, состояла из уборки, приготовления пищи и прочих занятий на территории лагеря, а также и вне ее. Работу за проволокой здесь называли «хозяйственной»: резали траву на большом пустыре за забором или прибирали служебные помещения австралийской военной части. В расположение других частей и объектов пленных не посылали. Поэтому для хозяйственной работы достаточно было выделить десять человек до обеда и столько же после обеда. Работать на пустыре пленные не любили, зато охотно шли убирать казармы австралийцев.
Раз в день в лагере проводили обход - полагалось тщательно поддерживать чистоту в уборных, на кухне, мыть посуду. Работа эта была противной, но обычно ее заканчивали до полудня, и остальное время было свободным.
Офицеров и младший командный состав отделили от солдат, им разрешалось не ходить на работу, но из четырех офицеров, находившихся в лагере, трое охотно, по собственному желанию, выходили на работу вместе с солдатами.
– Есть тут один неприятный тип, - сказал Исида.
– Поручик, кажется. Уже месяц в лагере, а еще и словом ни с кем не обмолвился. Погодите, говорит, скоро всем вам крышка.
– Вы давно здесь?
– спросил Есимура у Исиды.
– Месяца три, - ответил тот.
– Можно считать, старожил.
– Значит… после боев на реке Преак?
– Да. Страшные были бои. Наша рота почти вся полегла. Я и еще двое из нашего взвода целый день бродили по джунглям. Еды - никакой, сами понимаете. Мы уж едва ноги волочили. Посоветовались и решили сдаться в плен.
Исида засмеялся. Есимуру поразил этот бесхитростный и откровенный рассказ. Неужели можно так открыто говорить о том, что ты сам, по собственной воле, поднял руки?
– И много здесь таких, как вы, - тех, что сами сдались?
– поинтересовался Есимура.
– Сколько угодно!
– ответил Исида таким тоном, будто гордился своим поступком, - О больных говорить не будем, но и большая часть из тех, кто еще держался на ногах, тоже сдалась в плен добровольно. Только поначалу никто в этом не признается. Все, словно сговорившись, твердят одно и то же: «Блуждал по джунглям, пока не угодил в лапы противника… Открыл глаза, а надо мной австралийские солдаты с автоматами…» И я сначала такую же околесицу нес. Однако, если человек не хочет попасть в плен, с ним этого и не случится. А если он попал в руки противника, значит, болтался где-нибудь поблизости, привлеченный запахом еды. Но после того как побудут в лагере с месяц, все начинают говорить правду. Смелые люди вроде Кубо-сан сразу признались: «Да, я сдался».