Японский солдат
Шрифт:
Было решено, что с унтер-офицером Макколеем - так звали охранника - поговорит Кубо.
Худощавый, невысокий, тщедушный на вид Макколей оказался рьяным противником империализма. Он обрушился на чудовищный формализм, поразительную недемократичность устава и чинопочитание в японской армии. Действительно, в глазах австралийских солдат, которые не привыкли все время стоять навытяжку перед офицерами, японский военный устав выглядел смешным. Макколею, видимо, надоело смотреть, как этот устав продолжают неукоснительно и строго, будто в прежние времена, соблюдать и здесь, в лагере для
– Да они самые настоящие правоверные фашисты, - сказал Макколей.
– Оружие бросили, а в душе нисколько не изменились.
Кубо объяснил Макколею, чего хотят пленные и попросил узнать у командира части, что ему известно о прибытии транспорта. А может, они считаются окончательно переданными японской армии? Если бы их действительно передали японской армии, то они не хотели бы входить в состав дивизии, а предпочли бы, строго соблюдая дисциплину, жить отдельно, там, где их поместили. Не мог бы командир части содействовать им в этом деле?
Макколей охотно согласился выполнить просьбу пленных.
На следующее утро капитан Гамильтон, командир австралийской части, контролирующей японскую дивизию, приехал на джипе вместе с Макколеем. Выстроив пленных, он холодно сказал:
– Не знаю, что вам сообщили в Лаэ, но все вы, несомненно, скоро вернетесь в Японию. Однако вы поедете вместе с военнопленными, находящимися здесь, - так запланировано. Следовательно, вы ничем не отличаетесь от остальных военнопленных и должны подчиняться приказам полковника Муто. Поэтому с вашей просьбой вы должны обратиться к полковнику. Лично я, как офицер австралийской армии, под контролем которой находится эта дивизия, считаю, что жить отдельно неудобно и будет лучше, если вас переведут в лагерь.
Капитан Гамильтон говорил раздраженно, резко. Молодой, элегантный, в военной фуражке, слегка сдвинутой на затылок, капитан как бы источал холодное высокомерие. Кубо уже и раньше замечал эту высокомерную манеру держаться у офицеров австралийской армии. Макколей был человеком простым и демократичным, но этот капитан приехал к ним явно лишь по долгу службы. Сам факт, что он приехал к ним, свидетельствовал о его обязательности, но у Кубо все же остался неприятный осадок от этой встречи. Не следовало обращаться за помощью к офицеру армии противника.
II
Старший унтер-офицер Есимура был охвачен мрачными предчувствиями: уже больше девяти, а группа старшего ефрейтора Морикавы, отправившаяся на поиски съестного, еще не вернулась.
Над влажной, густой темнотой джунглей стояла тишина. Эта тишина царила здесь уже тысячу, а может быть, и десять тысяч лет - от нее можно было свихнуться. Иногда с тихим шелестом падал сухой лист или, шурша опавшей листвой, пробегала юркая ящерица; со всех сторон неслись голоса каких-то насекомых, от их многоголосого хора звенело в ушах и тишина казалась еще пронзительнее - словно ты находился глубоко, на дне океана.
В хижине, устроенной между деревьев, для чего к ним лианами прикрутили палки, покрытые листьями бананов, под шерстяными одеялами спали семь солдат. В темноте их, конечно, не было видно.
Солдаты
Собственно, это был всего-навсего навес, так как жилище без стен имело только крышу, а, чтобы дождевая вода не затекала под навес, вокруг вырыли неглубокую канавку.
– И чего они не идут?
– произнес вдруг младший унтер-офицер Тадзаки.
– И чего шляются?
Он поднялся с постели, раздраженно бурча что-то себе под нос и, видимо, вышел из-под навеса - послышался шелест сухих листьев под ногами.
Старший ефрейтор Уэки тоже встал, словно Тадзаки позвал его, и сонно спросил:
– Сколько сейчас может быть времени?
Ему никто не ответил - ни у кого не было часов. А если бы они у кого-нибудь отыскались, все равно в темноте ничего не разобрать. Часы давным-давно обменяли на продовольствие у местных жителей, когда те еще не были так враждебно настроены к японцам.
Младший унтер-офицер Тадзаки отошел от навеса по нужде.
– Эй, Кавагути!
– крикнул он, обернувшись в сторону навеса.
– Они не сказали, куда пойдут?
Ефрейтор Кавагути лежал в самом углу.
– Ничего они не говорили. Значит, ушли туда, куда обычно ходят.
– А не показалось ли тебе, что они собирались сегодня идти в другое место?
– Если так, сказали бы…
У ефрейтора Кавагути на лодыжке нагноилась трофическая язва, и от нее шел тяжелый запах. Лекарств никаких не было, бинтов тоже, и он завязал распухшую лодыжку, где уже проглядывала белая кость, разорванной рубахой, снятой с умершего солдата. А может, это от рубашки и исходил тяжелый смрад.
Кавагути уже не ходил вместе со всеми на поиски съестного - солдаты называли это «сбором материального довольствия», - не стоял в карауле, ему хватало сил лишь добраться за водой на речку, которая протекала перед их жилищем. Когда группа старшего ефрейтора Морикавы отправилась в джунгли, он кое-как дотащился с ними до реки. Солдаты давно уже опустошили все вокруг, и теперь осталось совсем немного мест, где они могли еще чем-то поживиться. В нижнем течении реки, там, где она сливалась с другой рекой, протекавшей позади их позиции, лежало большое болото, там еще можно было найти съедобные травы.
На острове совсем не осталось животных, годных в пищу. А птиц, ящериц и змей невозможно было поймать голыми руками. Кое-где встречались деревни - туземцы селились группами от десяти до ста человек на расстоянии нескольких километров друг от друга. Возле деревни обязательно была плантация кокосовых пальм и поле размером в один-два тебу{1}, где выращивали тапиоку, бананы и батат. Однако эти поля и плантации были совершенно опустошены еще до начала наступления австралийцев, и скорее японскими солдатами, чем местными жителями. Когда туземцы бежали в глубь острова, бросив свои поля, голодные солдаты накинулись на них и вырыли все до последнего корешка. И теперь укрывшейся в джунглях роте не оставалось ничего другого, как выискивать в зарослях съедобные клубни и молодые побеги растений.