Юдаизм. Сахарна

Розанов Василий Васильевич

Ни один еврей не откажется, что это — не так.

А кусочек этого и сохранен. На «ассигнациях» еврейских есть крупинка золота, мазок подлинной крови: это — обрезание.

Все-таки нож, в религиозном обиходе евреев, дотрагивается до тела еврейского новорожденного мальчика и извлекает из него кровь. Вещь — невообразимая у нас! у христиан! в Европе!

Чего же вы, господа слепые совы, не видите: да раскройте диссертацию своего же ученого собрата: «Обрезание у евреев. Историко-богословское исследование В. Соколова. Казань. Типография императорского университета, 1892» (на обороте заглавного листа напечатано: «Отдельный оттиск из журнала «Православный Собеседник» за 1890—1891 год»), и прочитайте это описание обрезания у евреев не мертво, не по-ученому, не для написания только диссертации, а с живым нюхом живого человека, как это, без сомнения, и происходит у всех евреев:

Страница 452 и следующие:

«Операция обрезания, как она совершалась у евреев с древнейших времен и ныне совершается, распадается на пять отдельных актов:

«Акт первый. Он состоит в пеленании младенца по правилам искусства — посредством

перевязки, налагаемой на тело, руки и ноги — так, чтобы младенец сделался совершенно неспособным произвести какое— либо движение во время операции и через это помешать ей». В примечании автор делает указание, не замечая огромного его смысла: «Случается, что спелененного младенца завертывают еще в плащ жениха. Делается это на основании слов IV, 26 книги «Исход»: «ты теперь — жених крови по обрезанию». Это — восклицание Сепфоры, жены Моисея, когда по грозному приказанию Бога она обрезала рожденного ею младенца, — что на время было отложено по трудности исполнить это во время движения по пустыне Аравийской. «При пеленании часть тела, имеющая быть обрезанною (т.е. орган деторождения), остается свободною, открытою и доступною падающему на нее свету и руке оператора. Окончив пеленание, дитя кладут на мягкую пуховую подушку. Восприемников при обрезании должно быть два». Опять в примечание отнесено г. Соколовым весьма важное указание, сближающее обрезание именно с жертвоприношением: «Обязанность восприемника у евреев считается выше обязанности обрезывателя (т.е. хотя и ниже стоящая, но обязанность обрезывателя, могеля, есть обязанность священная, так сказать храмовая и богослужебная). Если родятся близнецы, то для каждого младенца должен быть особый восприемник: потому что восприемник, т.е. принимающий на свои руки младенца после обрезания, говорят талмудисты, «подобен священнику, сожигающему курение, а священник более одного раза не делает курения». Восприемниками должны быть люди благочестивые, добрые; они наблюдают за правильностью обрезания и должны молиться, чтобы пришел Илья пророк. Они приходят в синагогу заранее и ожидают младенца, — т.е. как бы священники ожидают себе жертву, согласно всему ходу и духу и формам дела. Едва им сообщат, что младенца уже несут, как они выходят к преддверию синагоги, берут младенца из рук принесших и вносят в синагогу, где все приглашенные к обряду встают им навстречу и произносят приветствие: «Благословен приход ваш». Вслед за тем младенец передается из рук в руки всем присутствующим, «и каждый из них принимает с радостью на руки его, как жертву, имеющую быть принесенною Богу» (слова г. Соколова). Затем «всеми присутствующими сообща читается молитва бехорис, в которой вспоминаются обетования Божии, данные Аврааму при вступлении с ним в завет обрезания (Бытие, XVII). После этой молитвы зажигают одну большую восковую свечу и рядом с ней двенадцать других маленьких свечей, в памятование 12 колен израилевых. «Обилие свечей обозначает общую радость и принятие в царство света». По общему верованию евреев, при каждом обрезании младенца присутствует пророк Илья, — и для него оставляется пустое кресло, рядом с креслом «ассистента», особой почетной должности. «Тогда могель, т.е. обрезыватель, берет младенца от восприемников на свои руки, подносит к креслу Ильи, как бы показывая пророку младенца, и начинается самое обрезывание». Ассистент держит подушку с младенцем на руках и молится о нем. Все присутствующие говорят: «Сподоби, Господи, младенца сего принять святое обрезание. Молим Тебя, милосердный Боже! благослови отца его и да возрадуется мать о плоде своем и да растет дитя сие». И еще читаются некоторые краткие молитвы, порознь отцом и могелем. После чего последний осматривает младенца и удостоверяется в состоянии его перенести обрезание, т.е. в отсутствии у него всяких ненормальностей.

Акт второй, chitach, шитах. Большим и указательным пальцем левой руки обрезыватель берет половой орган младенца и ставит его вертикально к телу его и затем ножом (в правой руке) рассекает кожу». Так происходит в России. В Западной Европе другой прием. Кожа обрезаемого члена оттягивается, зажимается в особые тиски и отсекается ножом вплоть до тисков.

«Отсеченная часть в одних странах кладется на тарелку с песком, а в других сжигается на 12 зажженных свечах» (опять проходит тень жертвоприношения, в коем животные после зарезания «сжигались в благоухание Господу»),

Третий акт — periah. Обрезыватель заостряет у себя ножницами ноготь большого пальца на обеих руках так, чтобы образовались острые щипцы. Ими он разрывает (т.е. ногтями человеческими человеческое тело!) шкурку обрезаемого члена, причем это вызывает обильнейшее кровотечение, так что весь член становится невидим». Все продолжая действовать ногтями, обрезыватель отрывает вовсе эту разорванную часть. Это составляет центральную часть обрезания. Она самая мучительная для младенца.

Четвертый акт, mezizah. Он состоит, — говорит г. Соколов, — в высасывании крови устами из раны и совершается так: могель берет в рот глоток вина, схватывает кровавую рану устами, держит ее между зубами, высасывает из нее кровь и выплевывает последнюю в сосуд с песком или в тот самый сосуд с вином, из которого взято вино для высасывания крови; потом все вино из сосуда выливается за ковчег завета. Считая кровь обрезания священною, раввины заставляют могеля во время совершения этого четвертого акта держать младенца над сосудом с водой, чтобы кровь из раны стекала в сосуд, и присутствующие при этом (мужчины и женщины, например обязательная восприемница!) мыли лица свои кровяной водой; а чтобы они охотно совершали это омовение (? — В. Р.), установлено было употреблять для этого такую воду, которая бы была вскипячена с разного рода наркотическими веществами»...

Если бы для «приятности» или неотвратительности,

то воду бы просто душили, прибавляли к ней душистые вещества. Но не это сказано, а сказано: «кипятилась вода с наркотическими», т.е. одуряющими или возбуждающими, веществами.

«Высасывание крови повторяется от двух до трех раз. Могель, совершивший обрезывание без высасывания, mezizah, отрешается от должности» (Соколов, «Обрезание у евреев», стр. 462).

Все кончается пиром, — как и жертвы («без торжественного обеда и речей не обходится ни одно обрезание», Соколов, стр. 468). «Раввины и гости приглашаются на пиршество, на основании 49-го псалма, где говорится: «Соберите Господу преподобных его, вступивших с ним в завет при жертвах». Здесь опять, через указание на основание и причину пиршества, указывается, что «обрезание есть жертва», есть «жертвоприношение».

Уже в чтении все это выразительно, но какая картина, если бы поглядеть!.. Без «своего поглядения» нет серьезной науки, как нет науки о жизни растении при одних гербариях и нет чувства животной жизни и восприятия живого организма при рассматривании только анатомических атласов! Все дребедень слов, — надо испытать! Надо попроситься у евреев «посетить их обрезание», всего на Офицерской улице в Петербурге, — и потом разговаривать, спорить. Тогда будет «нюх дела», будет внутреннее, а не внешнее понимание его. Все-таки около языка и губ могеля, лица синагогального, лица служебного и ритуально-служебного, без которого ни одна община еврейская не может существовать, не может совершить своих религиозных обрядов, — около его языка и губ бывает младенческая кровь, он ее чувствует, горячую, липкую, красную, артериальную, — непременно артериальную, а не венозную черную, по общему закону и методу всех еврейских жертв! Но только тут-то не животная, а человеческая кровь. Это уже не ассигнация, а настоящее золото. И ребенок кричит, — ему больно. Это тоже метод и дух жертвы: бывают новорожденные младенцы без крайней плоти и которым, следовательно, обрезание не нужно, и тогда его в полном виде не производят. Но одна часть, самая болезненная, — отрывание ногтями могеля кусочка кожи, — совершается... И акт periah причиняет младенцу сильнейшую, чем самое обрезание ножом, боль, и этого акта не могут избежать дети, которые родились обрезанными, без крайней плоти. «У них в знак завета Бога с Авраамом извлекают несколько капель крови посредством разреза (надрыва) члена острым ногтем». Явно — метод и дух!

Боль прошла, пройдет скоро. Без «боли» мир не обходится — это судьба после грехопадения мира и человека. «И животные терпят за наши грехи», хотя Адам — не в них, и, казалось бы, им нет дела до Адама и до греха. Невинные животные терпят, жертвоприносятся, — и также невинные младенцы. Тут иудейская космология. Это неразрывно с их духом и самыми «изводами», началами израиля. Они не могут от этого отречься, как мы от «крещения Руси». Нет «некрещеного» русского и нет «необрезанного» еврея, т.е. сознающего, что Господь «пощадил его в седьмой день от рождения», — взял не всего его, но однако же взял хлынувшую кровь из его тельца, когда он страшно закричал. Он закричал, а община запела гимны. Община собралась в пир, до того одушевленный, что «кто на пире обрезания не ест и не пьет, того Господь исключит из общины израильской» (Соколов). И родители тут. Все радуются, все восторженны.

Чему? — Да что обошлось ассигнацией, а не полным червонцем. Однако и на «ассигнации» капелька крови, крошечка червонного золота — есть. «Помни, Израиль!..» Что «помни»?.. А что нужно бы всего младенца, да нет человечеству тогда дыхания и жизни, — и по милосердию это отложено и сложено. А что только «сложено» и ни один отец и ни одна мать евреев об этом не забывают, об этом говорит следующее:

«В силу того закона Моисеева, что всякий младенец мужского пола по полной идее обречен в жертву Богу, родители должны его выкупить. Это выражалось, пока существовал Храм, через жертву: богатые приносили в жертву ягненка, бедные — двух птенцов голубиных». Священник брал голубей, свертывал им голову и переламывал (заживо! — опять идея боли) кости крыльев. Затем жертва сожигалась. Это — в присутствии матери и искупаемого младенца, которого она тут же держит в руках («жертва за жертву», «ассигнация за золото»), «А по нынешнему талмудическому закону, — говорит г. Соколов, — этот обряд, известный под тем же названием искупления, или выкупа, совершается иначе и состоит в следующем: в самый день искупления обрезанного младенца раввин приходит в дом родителей его и спрашивает их: желают ли они выкупить младенца?..»

Вот центральный пункт дела: продолжим мысленно всю нить событий, но повернем ее в другую сторону, без «ассигнации». Пусть бы родители сказали:

 Нет, не хотим (выкупа не даем, денег не платим).

Что, спрашивается, — что, спрашиваю я у гг. Троицкого и Покровского, — ответил бы по мысли Моисеева законодательства раввин, т.е. что говорит или имел в мысли сам Моисей, т.е. его устами говоривший «Бог израилев»?

Что?

Пусть евреи ответят. Пусть ученые скажут.

Я же скажу, и никто не сможет потрясти моих слов, что раввин сказал бы и должен сказать единственное:

 Тогда, если вы выкупа не даете, — давайте самого младенца для заклания его на жертвеннике и сожжения «в сладкое благоухание Богу нашему» (вечное повторение Библии о жертвах).

Это точно, как алгебра, как таблица умножения. Как вексель и уплата. Идея человеческого жертвоприношения содержится во всем законодательстве Моисея, — и его не видят только совы, не видящие днем. А решительно всякий еврейский раввин об этом знает. Потому-то и происходит описываемое дальше г. Соколовым: