Юдаизм. Сахарна

Розанов Василий Васильевич

«Цитата из вашего фельетона о ритуальных убийствах, встретившаяся где-то в газете, показала мне нашу единомысленность. И мне захотелось, урвав минуту, написать вам несколько слов. К сожалению, самого, т.е. всего, фельетона вашего, я не читал. Прежде всего, мне думается, что дело Ющинского ведется весьма нелепо. Странная альтернатива: или евреи совершают ритуальные убийства, то есть виновен Бейлис, или Бейлис невиновен и тогда, значит, евреи убийства не совершают. Не понимаю, почему все взоры обращены на Бейлиса. Лично я почти уверен, что Бейлис лишь «замешан», впутан в какие-то сложные отношения. И он, и Чеберякова, и еще другие — только пособники и укрыватели, как мне кажется, но не главные действующие лица. И запирательство всех их вполне понятно: ведь пред ними альтернатива, — либо каторга, либо смерть от кагала. Бейлис — полувиновен. Но отсюда еще ничуть не следует, что убийство Ющинского не

ритуальное. Наиболее характерным мне кажется вызов, несомненно содержащийся в этом убийстве. Если несколько человек совершают убийство (а несомненно, что их было несколько), то неужели они не могут скрыть следов своего преступления? Неужели тело Ющинского нельзя было искромсать на кусочки и по кусочкам уничтожить, сжечь, бросить в мешке с камнем в Днепр и т. д., и т. д.? Обстановка нахождения тела кричит: «Смотрите, мы на глазах всего мира совершаем заклание!»... «Вот вам, мы не преступники, а исполнители своей правды». Этот вызов имеется во всех случаях, когда возбуждались дела о ритуальном убийстве. Труп Ющинского не был скрыт; его не хотели уничтожить; не хотели скрывать следов способа убийства. Значит, дело не только было в том, чтобы убить или даже нацедить крови, а, главным образом, в том, чтобы совершить всенародное жертвоприношение напоказ всему человечеству. Жертвоприношение должно быть тайною, совершаться «за завесою». Но о том, что совершается именно жертвоприношение, а не просто преступление, должен знать весь мир».

«Но если так, то, конечно, это дело — не жалкого Бейлиса, а кого-то посильнее, поважнее и поумнее, наконец — порелигиознее и помистичнее. И, конечно, тот или те, кто совершил это жертвоприношение, не был так наивен, чтобы с добытою кровью сидеть в Киеве. Он приехал в Киев. Бог знает откуда и уехал Бог знает куда. Истинный виновник убийства неизвестен и, конечно, — если не случится чего-нибудь совсем необыкновенного, — никогда не будет отыскан. Как не могут в Киеве понять, что нельзя в Киеве искать виновника киевского же убийства, — притом совершенного уже более года назад! А Бейлис — слишком ничтожное лицо для деяния столь крупного идейно»¹¹⁷ .

«Но существуют ли ритуальные убийства у евреев? Что за чепуху несут отвергающие их, — между ними и профессор Троицкий! Ну, конечно, ни в Библии, ни в Талмуде не сказано: «Да совершаются ритуальные убийства». Чего ищут профессора? Неужели ищут параграф, которым узаконяются человеческие жертвоприношения? Нет надобности быть знатоком Талмуда, чтобы твердо сказать a priori: «Такого параграфа нет и быть не может». Но неужели такой параграф существовал в тех местах и в те времена, где и когда заведомо существовали человеческие жертвоприношения? А существовали-то они везде (курсив письма). Однако человеческое жертвоприношение всегда рассматривалось как акт экстраординарный, — хотя бы он и был периодическим на деле; — как нечто неожиданное. Даже жертвоприношение животное, — и оно рассматривалось как некая неожиданность, как случай, как порыв, и совершитель этой жертвы, на деле всеми ожидаемого убоя, — совершитель назначенный, — рассматривался как убийца (курсив письма). Так, например, Павзаний рассказывает, что на празднике Диполий в Афинах совершалось быкоубиение по следующему чину. Насыпав на алтарь Зевса Полиея ячменя, перемешанного с пшеницей, оставляют его без присмотра. Как только предназначенный для жертвоприношения бык, подойдя к алтарю, касается зерен, один из жрецов, называемый буфоном, быкоубийцей, мечет в быка топор и убегает, остальные же присутствующие, как бы не зная человека, совершившего убийство, несут топор на суд. Не правда ли, похоже это и на киевское дело, которое мне представляется так: один, какой-нибудь «Шнеерсон», «метнул» в Ющинского, в тот момент, когда его ласкали или угощали, какое-нибудь орудие и убежал. Остальные же судили провинившееся орудие. А убийцу они «не знают», и это не только — по укрывательству, но — и ритуально должны «не знать», так как иначе «жертвоприношение» сделалось бы простым «убийством». Закалающий жрец все же есть убийца, и он должен оправдываться (курсив письма) известными условными приемами. Важно то, что жертвоприношение всякое, не говоря уже о человеческом, всегда совершалось, или во всяком случае в глубокой древности совершалось, а потом стало считаться совершающимся — в порыве исступления, в состоянии религиозной одержимости, в священном безумии. Я знаю, что можно сейчас против моих слов привести многое; но мне нет времени точно высказать свою мысль. Ведь я пишу только «для В. В. Р.» и потому уверен, что он поймет, куда я тычу «перстом».

«Так как же ждать, что ритуальное убийство будет показано в «своде законов», хотя бы «еврейских». К тому же проф. Троицкий «изучал все источники, кроме устного предания и мистических книг иудейства»! Эта экспертиза — положительно из юмористического журнала. Да где же искать ритуальных убийств, как

не в устном предании и в мистических книгах?!»

Далее в письме начинается самое важное:

«Но для внимательного наблюдателя не может ускользнуть, что с разных страниц в Талмуде и в Библии подымаются указующие персты, метящие в одну точку, и эта точка, — правда, нигде явно не фиксированная (по-моему, в словах: «в крови животного — душа его», это даже и фиксировано. — В. Р.) и для позитивистического ума невидимая, — однако влечет к себе все существо человека, вчитывающегося религиозно, инспирирует его. Точка эта — священность крови. Хвольсон в своем «исследовании» о ритуальных убийствах с адвокатско-жаргонным нахальством рассуждает о том, чего он ничуть внутренно не понимает и не желает понимать. Он с торжеством орет на весь мир, что еврею-де запрещено даже глотать слюну при кровотечении из десен и, значит, немыслимо употребление христианской крови. Да, запрещено глотать слюну с кровью. А почему? Именно потому, что кровь — нечто священно, табу («святые предметы» у язычников; термин этнографии и истории религий. —

В. Р.); «в крови его — душа его» («Книга Левит» Моисея); а с другой стороны, — нельзя шутить с нею, как-нибудь неосторожно капнуть ею, вылить ее. Но то, что обведено столь толстой стеной запрета, — это не может не быть чем-то существеннейшим для религии. Через царские двери в наших церквах нельзя ходить, но не потому, что они не важны, но потому, что они, по важности своей, остаются для особо важных моментов».

Ни христиане, ни евреи не смеют отрицать таинственного значения крови, ибо:

«Все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения».

Это говорил великий знаток раввинизма — св. апостол Павел. И он выражает в этих словах основное начало всякой религии, — не только иудейства, но и христианства. Обратите внимание: «все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения» (Послание к Евреям, IX, 22). Пусть же гг. Хвольсоны оставят свои рассуждения о кровоточащих зубах, ибо «без пролития крови не бывает прощения».

Вот центр дела, — прямо и ведущий к жертвоприношениям:

«И кровь, изъятая из обращения кулинарного, изъята именно потому, что сохраняется для моментов священнейших. Иначе не было бы никакой причины окружать ее запретами. Так, во многих культах известное животное безусловно возбраняется верующим и окружено всяческими запретами: его нельзя убивать, его нельзя употреблять в пищу. Но в известные времена и сроки оно священно заколается и священно поедается, и участие в этой священной трапезе столь же обязательно, сколь в иные времена — запрещено. Кровь гоев, тоже животных, вероятно, надо рассматривать как именно такой род в обычное время запретной священной пищи. Но я охотно допускаю, что очень немногие, только из избранных избранные в иудействе, посвящены в эту тайну».

Дальше идет рассуждение человека, глубоко вникшего, так сказать, в сложение религии, в древности — прежде всего, но и — теперь. Оно драгоценно именно потому, что пишет «наш брат», «современный человек», проходящий улицею рядом с «котелками». Пишет современник и проф. Троицкого, и проф. Покровского, и Грузенберга, и Карабчевского. «Наш брат», — но очень серьезный. Мне мучительно приводить слова его, но, что делать, — надо всмотреться в зерно мировых трагедий. Напоминаю, что автор пишет в печали, в глубоком горе о смерти родного.

«Плохо ли это? — спрашивает он и отвечает себе и мне: — Признаюсь, что еврей, вкушающий кровь, мне гораздо ближе не вкушающего, напр. Грузенберга или какого-нибудь – зона. Первые, вкушающие — это евреи, а вторые — жиды. Что же делать: религия по существу трагична. Адвокаты рассуждают так: «И иудейство чепуха, и христианство чепуха, и кровь чепуха, — стоит ли ссориться». А я скажу: «И иудейство — религия, и христианство — религия, и кровь священна и таинственна, и ритуальное убийство — великое дело». Но иудейству как религии противостоит христианство, — не как отмена всякой религии, но как высшая религия же, как преодоление убийства. Крови агнцев и козлов и крови Ющинского, — противоположены единожды пролитая и присно проливаемая кровь Господа Иисуса. А вечно не удовлетворенному внутренно убийству ритуальному противостоит единая и присная смерть Господа:

Агнца и Первосвященника. Христианство бесконечно сгущеннее иудейства и окончательно отвечает на законные (ибо «без пролития крови не бывает прощения», по слову Апостола) запросы иудейства; но иудейство непрестанно пытается удовлетворить свои запросы временными, и потому недостаточными, средствами. Хасиды по-своему правы, и их надо лишь укреплять в их мыслях, — чтобы они стали христианами. А ведь адвокаты — действительно враги человеческого рода, отрицатели всякой религии, — и условной дохристианской, и безусловной христианской!»