Юдаизм. Сахарна

Розанов Василий Васильевич

«Раввин получает ответ от родителей, что они желают выкупить младенца, — и ему подают блюдо, на котором положены деньги. Раввин берет деньги, называемые выкупом, благословляет младенца и уходит. Выкупная цена при этом бывает неодинакова: она зависит от материального благосостояния родителей выкупаемого (какой термин!) и той степени уважения, каким пользуется раввин; назначение же ее — служить заменою жертвы искупления, приносить которую, как и всякую, впрочем, жертву, евреи лишились возможности со времени разрушения второго Храма Иерусалимского» (стр. 469—470).

Вот картина всего дела, о котором помнит всякая хижина еврейская, и, выдавая деньги («денежка счет любит»), всякие отец и мать еврейские знают, что они платят за дело, а не за словесные разговоры, оплачивают не церемонию прихода к ним раввина, а чтобы ему чего-то другого, настоящего, не дать, именно не дать 40 дней назад родившегося младенца. Но раввин приходил за младенцем. Вот пункт дела, в котором зерно всего. Конечно, никаких (теперь) «жертвоприношений» у евреев нет, ни животных,

ни человеческих; животных нет, ибо нет Храма, синагога есть только «училищный дом», без всякого освящения и святыни в себе. Но когда был Храм и жертвы приносились, — часть их приносилась взамен долженствовавших бы приноситься в полной мысли человеческих жертвоприношений, отмененных по милосердию к евреям Божию, но вообще-то даже и не отмененных: ибо Саул был отвергнут Богом, не принеся в жертву Ему царя побежденного племени. Это не «язычество», г. Покровский, это «правоверие» израильское. Вы совершенно ошибаетесь. Но оставим древность и вернемся к «теперь». Идея человеческого жертвоприношения и теперь жива и насущна в Израиле, официальна в нем: она поддерживается и частично есть в обрезании, а другая часть, «вексельная» и «бумажная», содержится в денежном выкупе. Соединив разорванные части в одно, мы и прочитываем то самое, о чем ведется столько споров.

Но, конечно, они не вкушают, не едят ее: ибо сказано в «Левите», в 17-й главе:

«Если кто из дома Израилева и из пришельцев, которые живут между вами, будут есть какую-нибудь кровь (т.е. в пище, в Пасху или в будни), то обращу лицо Мое (говорит Господь) на душу того, кто будет есть кровь, и истреблю ее из народа его».

«Потому что душа тела в крови, и Я назначил ее вам для жертвенника, чтобы очищать души ваши, ибо кровь сия душу очищает».

«Потому Я и сказал сынам Израилевым: ни одна душа из вас не должна есть крови, и пришелец, живущий между вами, не должен есть крови».

Очищает душу кровь. Это закон, канон. Когда евреи умываются, т.е. плещут себе в лицо воду из сосуда, куда накапала кровь обрезанного, как и могель, когда берет в рот кровь обрезанного, они, может быть, чувствуют от прикосновения, от вдыхания «с ароматическими веществами» это своеобразное очищение души, облегчение души, снятие грехов и мрака и уныния с нее «в жизнь вечную». Тут те неисследимости юдаизма, осязательную сторону коих мы видим (все-таки видим), а проследить мысль не можем. Однако читаем: «кровь сия душу очищает».

Это официально.

Это прямо.

Смысл «юдаизма», конечно, представляет мировой интерес. Тут и наука, и религия, и философия. Это гораздо выше и обобщеннее «случаев на улице» и тревог «наших дней». Меня поражало, каким образом ученые, «совы днем», не видят и как-то не замечают того, что, конечно, они читали (но «днем» с «совиными глазами») больше и чаще моего. Но не видят. «Все пишут диссертации», а в диссертации кровь не течет и она вообще не зряча. Не интересуясь вовсе происшествием у нас на юге (мало ли сотнями гибнет и губится людей! мало ли «незаконнорожденных» детей ежемесячно убивают сами христиане), — я в горячую минуту споров высказываю несколько религиозно-исторических тезисов, которые уж теперь-то не могут быть не замечены и не обратить внимания ученых на дело, которого они непостижимо не понимают и не видят.

Именно, что разница между «Молохом» и «богом израилевым» весьма и весьма неуловима: первый не был так жесток и бессмысленно кровав, как нам теперь кажется, а второй не есть вовсе бескровный и водянистый или словесный «бог»... Правда, смягчена форма и взято другое одеяние, но существо и «я» — одно. Это начало огромного прозрения во все сирийские религии, соседние религии, которые евреи никак не умели «отличить» от своей и потому именно постоянно впадали в них.

Андрюша Ющинский

Страшное личико Андрюши Ющинского, с веками, не вполне закрывающими глазное яблоко, как бы еще смотрит на нас тусклым взглядом... «Устал! Не могу!» — «Больно! больно! больно!»... Сколько истомы в лице, какая грусть! Какое милое все личико, бесконечно милое, какое— то особенно кроткое, какое-то особенно нежное, изумительно благородное! — Посмотрите, посмотрите, запечатлейте черты, на всю жизнь запомните этот усталый, опущенный взгляд страдальца и думайте, всю жизнь думайте о том, что это такое. И нашлись же в каком-то безумии испуга люди, инсценировавшие какую-то распутную бабу и шайку хулиганов, будто бы умертвивших Андрюшу, потому что он о воровских их делах знал! «Поправили воровства убийством», — к удовольствию Грузенберга, и Елпатьевского, и нашего бедного Кондурушкина. Хулиганы душат, — так ведь это просто! Размозжают голову чем попало — вот наша «грязная Русь»... Ежедневно, повсюду, видят и судьи, видит и публика... Видят наши дела, грязные, отвратительные, вонючие, со «Дна» Горького... «Вот она, Русь»... Ужасно, плачем, стыдно. Тут водка и бездельничанье, жизнь на даровщинку, кончающаяся «резанул по горлу», «проломил голову». Но кто же это прилежный трудился над Андрюшей, ставя ранки на правом виске, ранку около ранки, каким-то проклятым тонким ромбовидным инструментом? У нас — «обухом», а не инструментом. Кто-то прилежный, кто-то методичный, «без гнева и испуга» (слова проф. Сикорского в напечатанной экспертизе) наносил все эти язвы... Боже мой, Боже мой, Боже мой, — до чего же мы все слепы и безумны, чтобы не понять, о ком и о чем идет речь в знаменитых, на весь свет известных словах о каком-то «отроке», который «ведется на заклание», «бессловесен, безгласен»...

Пугаемся сказать и высказываем предположение. В разных местах, у разных пророков, встречается мглистый, глухо указанный «отрок», — которого «ведут на заклание»... Это какое-то темное указание,

как будто глаза пророческие где-то вдали видят его, — видят и не могут рассмотреть... Эти слова об «отроке, ведомом на заклание», издавна поразили ум читателей и истолкователей Библии, и Святые Отцы Церкви, недоумевая, что бы это означало, включили эти места в состав «мессианских указаний на Господа нашего Иисуса Христа», — тем более что последующие слова как будто говорили об искупительном подвиге Христовом. «Той бысть язвен за грехи наши, и мучен бысть за беззакония наши. Наказание мира нашего на Нем, язвою Его мы исцелили».

Сообразно такому пониманию, в синодальных изданиях Библии печатается «отрок» с большой буквы — «Отрок»; и тогда при чтении как будто ясно, что это относится к Иисусу Христу. Но оставим так, как было написано в древних манускриптах, — простое, нарицательное и общее название «отрок», — и тогда не забрезжит ли у нас мысль, что в пору израильского царства и пророков все равно уже существовал ритуал, по коему какой-то «отрок» в возрасте и невинности Андрюши Ющинского, но взятый где-нибудь у соседей, у пограничных «гоев», у хананеев, у египтян, у сириян, у персов, приносился в жертву ритуально как и теперь?! Ведь Иисус Христос, умирая на кресте, имел 33 года, и никакой пророк Его не наименовал бы «отроком». Да и Христос потом пришел, а пророк и пророки говорят о чем-то сущем уже и известном народу. Израильтяне слушали пророков и не недоумевали, не спрашивали, «о каком это отроке идет речь?». Иисус Христос оправдывается и доказуется из Евангелия, из правды и величия Своего, из крестной смерти и воскресения. Доказывается из учения Своего, из предсказания о судьбе Иерусалима, из всего при Нем бывшего и потом наступившего. И эти о нем «мессианские предсказания» вовсе не так необходимы, как казалось во время первых Отцов Церкви, которые старались убедить самих евреев в божественности Иисуса Христа и для этого указывали им, что их же пророки предсказали появление Иисуса Христа. Евангелие стоит на своем основании и в ветхозаветных основаниях вовсе не нуждается, как в необходимых и неизбежных. Что касается слов: «наказание мира нашего на Нем», то здесь слово «мир» нужно истолковывать в смысле «мир иудейский», «мир израильский»: не космологически, а этнографически.

«Отрок, ведомый на заклание» пророков, — вот он, «приготовишка» духовного киевского училища, — избранный именно за чудное, ангельское личико (посмотрите! посмотрите!), — по общему методу закона Моисеева — избрать в жертву «лучшее, непорочное, безболезненное, чистое, невинное». Несчастная «маца», к которой якобы «примешивают христианскую кровь», — все спутала, навела христиан на безопасный для евреев путь, потому что оправдаться в этом им ничего не стоит, показав ясные и, конечно, исполняемые (евреи не смеют не исполнить — общий принцип их) законы. Тут вовсе не это, не темная средневековая легенда, конечно ложная, об употреблении, — т.е., разумелось, в пищу — христианской крови. Общий закон Моисеева ритуала: помазание кровью и окропление кровью. Приблизительно как у нас — помазание миром и окропление святой водою. И для этих, а не для каких-нибудь других целей была взята кровь Андрюши Ющинского. Но не одна кровь была нужна, а и замучивание жертвы, — опять по типу и методу всего Израиля. Тут идея — «кровь и страдание искупает грехи наши» (иудейские), «наш бог требует крови за грехи наши». «Грехом» же у иудеев вовсе называлось не то, что у христиан («духовная религия»), а назывались болезни, страдания, эти вкрапленные в человека частицы смерти, общего последствия и объединения греха. Все — в связи. Вся Библия высвечивает одним светом: 1) согрешил (Адам) — и умер, 2) грешим мы — и болеем и 3) чтобы мы не болели — пусть прольется жертвенная «богу израилеву» кровь. Вот полный круг мысли, из которого иудеи не могут вырваться, из которого вырвать хотел их Христос «последнею жертвою», жертвою Себя, но они не поверили Ему и поступили, как написано. Они остались при идее «своих жертв», маленьких, постоянных, — не приняв последней и все закончившей «жертвы Сына Божия». Они назвали Его богохульником и поступили, как поступили. Их сковывает эта автоматическая мысль, которою апостол Павел в «Послании к Евреям» формулировал то, что он знал слишком хорошо в бытность «Савлом»: «кровь тельцов и козлов уничтожает грех» (10-я глава, стих 4). Замечательно, что и «козлы» и «тельцы» брались «в возрасте Ющинского», — чистенькие, беленькие, еще не заигравшиеся на свете и не нагрешившие. Непременно — такие. Это — канон, закон, дух. Ющинский входит сюда, в этот канон и закон, как «вещь» в «свой футляр». Но именно — в свой. «Он понес наказание наше (всегда — угрожающие, возможные болезни) на себе», «язвою его мы исцелели». «Исцелели» вовсе не духовно, по-христиански, а — телесно, по Ветхому Завету, пошедшему от обрезания, т.е. от органа деторождения и физиологической жизни. От этого все в моисеевом ритуале вращается в круге тела и телесно; и понятно же, что там льется кровь жертв, — как в теле живом совершается кровообращение. Жертвы — «кровообращение» Израиля и необходимы ему как движение крови всякому человеку. Тут — все, тут — смысл; без жертв и крови — ничего в еврействе нет, нет самого «Моисеева закона» и нет иудеев как касты этого закона, как жрецов– исполнителей его. Теперь ведь у них иерархия пала, ни — первосвященника, ни — священников (раввины — учителя, а не священники), и их значение, и вес, и авторитет, и функции разлились в толще народа, — где и «справляется» и «усердствует» каждый как может и умеет и насколько допустит случай и явятся благоприятные условия.