Юдаизм. Сахарна

Розанов Василий Васильевич

Да и понятно: все началось с обрезания — чисто телесного акта, — и завершилось в необозримое множество обязательных телесно-вещных мелочей.

Иисус Христос изрек о всем об этом — как о «пустом», ничтожном, ненужном. Обрядовый «Моисеев закон» Он наименовал как не пользующий душу и ненужный Богу. Вот переход от «Ветхого Завета» к «Новому Завету». Кто же может и смеет говорить о каком-то здесь единстве и общности, когда здесь все — в контрасте и, так сказать, за контрастность этого и умер Иисус Христос; дабы в Него верующие никогда не могли переступить через Его терновый венец и вернуться в эту — по нашим профессорам духовных академий

и ех-священникам — «свою родину».

«Отец ваш дьявол есть», — вот слово Иисуса Христа евреям.

«Вы — порождения ехиднины», — и дело Ющинского, около которого они хотели удушить еще и мать (клевета на нее и заключение ее в темницу), показывает, как правильно поступал Христос, поражая в голову эту живую ехидну.

Так вот что указал нам Основатель Нового Завета: чувствовать евреев, пока они преют в своем «святом кошерном мясе» и «не едят грешного бедра» телятины или говядины, — чувствовать их и именовать их и относиться к ним как к «порождениям ехидны» и «детям дьявола».

Может быть, Григорий Спиридонович Петров и гг. Покровский (уволенный из Московской Духовной академии доцент) и Троицкий скажут, что кроме «русских националистов» судил о евреях неправильно и Иисус Христос?

Послушаем, что они скажут. Им предстоит выбрать между евреями и И. Христом; как «выбирал» это и апостол Павел, — и никто, решительно никто, не может после Христа избежать этого выбора.

Ибо Иисус Христос разрушил еврейское царство, и их кошерное мясо, и их не съедаемое ни за что бедро, и наполненный кровавыми жертвоприношениями так называемый «Второй Храм».

Не Он ли сказал:

«Камня на камне не останется».

А Петров, Троицкий и Покровский совсем без разума, с какой-то «кашей в голове», ремонтируют и воссоздают этот Храм.

Меня не очень поражало (привык), что они как будто не читали никогда ветхозаветных книг. Но я не знаю границ изумления, когда вижу, что они не понимают, о чем идет дело в Новом Завете, в Евангелии:

О разрушении «людей и дел так называемого Моисеева закона», о превращении их «из религии — в ничто».

— Дети дьявола! Порождения ехиднины!!

« —Распять Его! Распни Его!..» — «Отпусти лучше Варавву-разбойника, а Его не прощай». «И — кровь Его на нас и на детях наших».

Никогда не слыхали? Профессора, священники, чуть ли который-то даже епископ...

Ученая пава

Известен рассказ, хотя немного обижающий поляков, но такой остроумный, что его хочется привести ради литературного удовольствия. Нуждаясь в деньгах, один шляхтич принес закладчику кунтуш:

— Прими, пане, кунтуш до заклада.

Тот рассмотрел внимательно и возвращает назад:

— Ce, пане, не кунтуш!.. Се есть тряпка!..

Дворянин побледнел:

— Як тряпка??!!.. Се есть кунтуш звычайный пана Косцюшко!..

Тот, однако, отказался принять вещь знаменитую исторически, но не представляющую ценности сейчас.

Этого «пана Косцюшко» нельзя не вспомнить, читая в «Речи» длиннейший фельетон «нашего знаменитого», «нашего почитаемого» профессора-юриста г. Петражицкого. Какой тон! Какое великолепие! Какое поистине епископское самоуничижение сквозь ризы, власть и всеобщие поклоны вокруг. Совсем «servus servorum Dei»¹¹⁸ , нижайший и слабейший в сонме ученых авторитетов.

«Я не имею в виду, — кланяется и смиренствует Петражицкий, — я не имею в виду сообщать свои соображения, опровергающие легенду о существовании в еврейской религии предписания (?!! — В. Р.) применения христианской крови или, сказать точнее, — о существовании в еврейском сакральном праве нормы, требующей применения христианской крови. Эта легенда уже давно проверена наукою и опровергнута в форме, не могущей возбуждать и не возбуждающей никаких сомнений в научной сфере. В науке и для науки такого вопроса теперь не существует; а сама легенда имеет только психологический интерес в качестве своеобразного

явления в невежественных и некультурных народных массах, наряду с разными другими сродными, отчасти еще более нелепыми и фантастическими, массовыми легендами и суевериями. К тому же, в связи с знаменитым делом Бейлиса, получившим характер всемирного, крайне компрометирующего скандала, высказалось столько авторитетных и компетентных представителей светской и богословской науки, историков, филологов, теологов и они так согласно и решительно подтверждают указанное положение дела в науке и необоснованность и нелепость подлежащей легенды, что мой (слушайте! слушайте! — В. Р.) весьма скромный по сравнению с этим научный авторитет является quantit'e n'egligeable и к столь огромному научному весу и авторитету не мог бы ничего прибавить. Нельзя только, в связи с этим, не обратить внимания на своеобразную комбинацию, состоящую в том, что для решения подлежащего, в науке давно решенного вопроса, для его перерешения предполагается спрашивать о личном мнении какого-то науке неизвестного и в ней некомпетентного литовского ксендза, Пранайтиса, выступающего в тем более сомнительной роли, что он объявляет оппозицию и войну не только науке и ее авторитету, но и авторитету католической церкви, в качестве члена которой выступает, — к прискорбию других, более достойных и просвещенных ее членов».

«Если стать применять в процессах под именем «экспертизы» такие средства перерешения решенных научных вопросов, то можно легко инсценировать всевозможнейшие нелепые и фантастические процессы. Если же под именем «свидетельских показаний» допускаются перерешения решенных научных вопросов со стороны людей, никакого отношения ни к делу, в качестве свидетелей в подлежащем смысле слова, ни к науке не имеющих, то во что же превратится уголовная юстиция! Даже и в эпоху средневекового мрака, когда были возможны и естественны такие процессы, все-таки такие явления «экспертизы» и «свидетельских показаний» были бы сочтены чем-то странным и недопустимым».

«Итак, я не считаю уместным пересматривать упомянутый, давно решенный наукою вопрос»...

Так, раскланиваясь Набокову и Гессену и всей кадетской партии, пишет знаменитый цивилист. Какой величественный слог. Какое изумительное течение профессорской речи. Главное, какой тон. Между тем все это великолепие только глупо. Глупо даже для ученика пятого класса гимназии. «В науке давно решено» и «давно проверено наукою», но что она может «проверить», когда дело идет о неисследимой индивидуальности человеческой в сфере религиозных исканий, догадок, опытов и иногда тайных традиций, которые у евреев есть потому уже, что у них есть тайная и до сих пор вполне не разгаданная «кабала». Это все равно как если бы я о Петражицком начал «по Аристотелю» доказывать, что он никогда в жизни не был пьян, или если бы Петражицкий начал «по Бэкону Веруламскому» доказывать, что я никогда не пойду по улице на четвереньках. Да я назло его «логике» непременно пойду. Да разве наши футуристы не доказывают собою неприменимость каких-либо «научных предвидений» в сфере индивидуальности. Подобает человеку ходить с двумя бакенбардами: 1) по природе, 2) по логике, 3) по эстетике, 4) по желанию всем или хоть кому-нибудь нравиться: но они начали выбривать одну бакенбарду и оставлять другую. — А преступления? А изнасилования малолетних? «Никакою логикою не объяснишь» и «ни в какую историю не вписуемо».

«Авторитетные богословы признали»... Кто? Да католическая и православная церкви канонизировали «умученных жидами», и Петражицкий здесь просто лжет. Удивительно для ученого, — и даже «недопустимо, невероятно», чтобы ученый такого авторитета солгал, как мальчишка; но это именно случилось с самим Петражицким, и это уже одно доказывает ему самому, как «мир частного и индивидуального» неисследим, недоказуем и непредвидим.

Ученому невозможно солгать (явно, грубо).