Юдаизм. Сахарна

Розанов Василий Васильевич

Русские «цилиндры» и «котелки» продолжают раскланиваться перед Европою и конфузиться за отсталое отечество. «В деле Бейлиса, — пишет в ноябрьской книжке «Вестника Европы» известный г. К. Арсеньев, — обвиняется, в сущности, целая народность в укрывательстве страшных преступлений, совершаемых будто бы какою-то таинственною и неуловимою сектою по побуждениям религиозного изуверства. Это обвинение, как бы оно ни формулировалось, направлено непосредственно против всего еврейства, не только русского, но и европейского, и задевает косвенно те слои западноевропейского общества, которые издавна привыкли считать проживающих в их среде евреев безусловно полноправными гражданами. Так как сами евреи, их ученые специалисты и все без исключения раввины категорически отрицают существование секты, допускающей употребление человеческой крови для религиозных целей, то приходится предположить одно из двух: или в самом деле такой секты не существует, ибо о ней непременно знали бы раввины и ученые исследователи, или все вообще евреи солидарны с

укрываемыми ими изуверами и должны признаваться ответственными за их гнусные преступления. Этим и объясняется тот странный и непонятный для многих факт, что евреи всего мира волнуются, когда в каком-либо пункте земного шара вновь возбуждается против них страшное средневековое обвинение, вызывающее и как бы оправдывающее злобные чувства и мстительные угрозы против всех вообще евреев. Особый характер в глазах иностранцев придает киевскому процессу энергическая направляющая роль министерства юстиции, которое через посредство прокуратуры настойчиво поддерживает, заодно с черносотенцами, легенду кровавого навета. Стремление официально подтвердить существование ритуальных убийств у евреев было принято повсюду в Европе как нечто несовместимое с культурою и политическим строем просвещенных наций. В некоторых странах лица иудейского исповедания занимали или занимают видные правительственные или судебные должности; например, в Италии еврей Луццати был министром финансов и затем даже главою правительства; генерал из евреев был военным министром; в Англии на пост лорда главного судьи назначен бывший главный атторней, еврей сэр Руфус Айзекс. Подобные назначения были бы, конечно, немыслимы, если бы по отношению к еврейской религии существовали еще дикие суеверия Средних веков. Митинги протеста в разных местах выражают именно ту мысль, что миф об употреблении человеческой крови евреями оскорбителен прежде всего для тех государств, где евреи издавна пользуются всеми гражданскими правами. На многолюдном митинге, собравшемся в Лондоне 20 (8) октября, под председательством сэра Монтефиоре (еврей. — В. Р.), прочитаны были сочувственные телеграммы вождя оппозиции Бернарда Лоу»... и т. д. и т. д.

Ах, «беда, коль сапоги начнет тачать пирожник». Как и в случае с г. Петражицким, ведь всякому явно, что и юрист г. К. Арсеньев ровно ничего не понимает, так сказать, в устроении, так сказать, в сложении религий и религии, и ему или обоим им уже совершенно непонятно, странно и дико даже обыкновенное наше «богослужение», со словами — «Вземляй грехи мира, приими молитву нашу!» — с какою-то «кровью, пролитою за грех мира»... Ибо обоим им чужда и враждебна самая мысль о Боге, всякая мысль о Боге. Но каким образом оба они решаются частичный разум своих наук и частичную логику своей юридической профессии возводить к какой-то универсальной логике и универсальному разуму?! В частности, что касается юдаизма, то, поистине, «если бы человеческих жертвоприношений не находилось в нем», их по всему сложению юдаизма — пришлось бы искать и ожидать. Так это вытекает из наклонений и общего духа жертвенного (нисколько не отмененного) культа у них:

 Приносится непорочный агнец, — непременно! Без болезни, порока, без уродства. И как условие этого, — берется в «агнцы» двулеток... Вот— вот играющий в поле, около матери, — совсем как киевский отрок.

 Чистота и невинность жертвы до того высматривалась и проверялась, что все дрова на жертвенник предварительно осматривались, и не допускалось бросить на жертвенник полено с загнившим сучком или вообще с гнилым пятнышком в себе. Ничего даже в полене старого и гнилого, ничего больного и слабого, это — дух и закон!

 Теперь слушайте же, господа: не чистейшая ли и не святейшая ли есть кровь человеческого младенца, «наша» кровь, «своя» кровь?!

 Но «своя», иудейская — страшно, жалко. И они берут «нашу», гойскую, которая все-таки не совсем животная, а хотя получеловеческая¹¹⁹ .

Да это такая логика звеньев, которой разорвать невозможно. К ней сходятся «бока пирамиды», как к «своей вершине». Ведь Исаак — единственный и последний был у Авраама; от которого, — от 100-летнего Авраама и от 90-летней Сарры, — должен был произойти весь еврейский народ. Вот какой был «пощажен» и «заменен» бараном! Только — он!! Но вечное памятование о человеческом жертвоприношении живет и жило во всем Израиле, живет (я уверен) даже у адвокатов-евреев, хотя они и притворяются не понимающими ничего. У евреев возмутительно их наглое запирательство, их прямая и очевидная ложь «в своем деле». Я убежден, что даже такие лица, как Мережковский, т.е. всматривавшийся в сложение религий и вер, конечно, знают и понимают, что у евреев это есть. Да посмотрите их веру: «жертвенник Соломонова храма был построен на том самом месте,

где отец наш Авраам принес в жертву Исаака» (Талмуд)... И, конечно, жертвоприношение Авраама дает полную психологию и полную метафизику жертвоприношения вообще, даже животного, — всегда неполного и всегда недостаточного! Но «где-то должно быть полное», где-то «круг должен замкнуться». Разве евреям не жалко было приносить своих детей? А они их приносили, — и приносили тогда, когда пелись в их храме псалмы Давида... Вообще, они были религиозны, но «на свой лад». Вот это возвращение к «своему ладу», в своем роде «славянофильство» Израиля, в своем роде «Домострой» Израиля, — и есть их жертвоприношения. И они, конечно, непонятны и еще враждебнее гг. К. Арсеньеву и Петражицкому, чем «славянофильство» Хомякова и Киреевского, чем вся церковь наша, чем все вообще религиозное. Но оно есть, но оно было и, увы, останется.

Посмотрите, как они упорно все, — и интеллигенты, — держатся за свое «кошерное мясо». А уже «кошерное мясо» содержит в себе полную мысль жертвоприношения, и — человеческое жертвоприношение включительно.

В «вечер Бейлиса»...

Все русское «дым»...

Мечта. Слезы. Вздох. А у евреев все реально. Вот в чем дело.

Разве присуще русским достигать, добиваться? Это — «немецкое западное начало», и — совершенно не православно.

* * *

Вчера с вечера все звонили по телефону: один —

 Это квартира г. Розанова?

— Да.

 Кто у телефона?

 Розанов.

 Сам г. Розанов?

— Да.

 Поздравляю вас с окончанием процесса Бейлиса. Оправдали.

 Кто говорит?

 Поздравляю... от лица Шнеерсона...

 От какого «Шнеерзона»?

 О котором вы писали в вашей поганой газете.

 От поганого дурака слушаю.

Другое насмешливее:

 Звонит председатель русского студенческого кружка.

 Здравствуйте. Очень рад. Что?

 Мы решили обратиться к вам... пожалуйста, извините за беспокойство... Как вы думаете: нужно же реагировать как-нибудь на решение киевского суда?! Что же, неужели забыть мальчика Ющинского?!..

 Первым делом — отслужить панихиду по нем в Казанском соборе. Если бы не согласился местный священник, следует обратиться к свящ. Буткевичу.

 Да. Мы уже говорили с ним. Но что же еще? Неужели не реагировать?..

Я вошел во вкус:

 И, идя по Невскому, — дать по морде какому-нибудь еврею, сказав: «Это вам в память Ющинского...»

У телефона все время, кроме говорящего, слышны голоса. Чувствуется общество.

 Официально за это взыскивается три рубля, и я готов уплатить за студента. Охотно бы и сам, да стар...

Шум, хохот. Положили трубку. Догадываюсь, что евреи и насмешка...

Утешение, что все-таки я им сказал в лицо настоящее чувство.

* * *

Печально, скучно, тоскливо. Решение присяжных... Оно отразило добрый русский характер, немного вялый русский характер, истомленный пассивным слушанием множества речей и в этой истоме скорее сказавший «не знаю», чем «не виновен»... Притом, «приговоры присяжных» в последние годы таковы, что по ним скорее можно умозаключить о нежелании вовсе «судить», нежели о желании правильно «рассудить». «Наше дело — сторона», — говорят обыватели, как бы мотая головой: «свой — своего не судит», «пусть судит царь и закон»... «Мы такие же грешные, слабые: и как мы осудим чужой грех?»

Все это так, если бы не такой жестокий случай: ведь швайкой мозги ковыряли.

Насколько русские дремали, настолько евреи встрепенулись... Обломовщина, среди которой как же им и не «хозяйничать».

Тяжело русскому. Что-то будет и куда пойдет дальше. А куда-то «пойдет». Евреи после такого триумфа, конечно, не остановятся. Вероятно, потребуют отмены «черты оседлости» и процентной нормы в учебных заведениях. И, по всему вероятию, достигнут. Богаты. Сильны. И в их руках печать.

«Возложим печаль на Господа», — как говорят русские. А и в самом деле, что же вообще делать, как не вооружиться русским терпением?

Было крепостное право. Вынесли его. Было татарское иго. И его вынесли. «Пришел еврей». И его будем выносить. Что делать? что делать? что делать? Пришла болезнь — как же ее не вынести? Смерть придет — и ту вынесешь. Все вынесешь, когда «Бог велел».

Русь после крепостного права немного загулялась. Песни, дебош, девицы. «В церковь ни ногой». Но 50 лет гулянья — больше Бог не дает. «Прошла коту масленица». Пора попоститься, пора потрудиться. Пора, наконец, и помолиться. Но «гром не грянет — мужик не перекрестится». Еврей и пришел как взыскательный и требовательный пастух, как пастух экономический и скупой, который упасет русскую «скотинку» («гои») длинной хворостинушкой. Он всякого далекого достанет «долговым взысканием» и самого разгульного свяжет векселем. Это не старые слюнявые баре, проживавшие в столице. Он будет сам трудиться и заставит русского трудиться.