Юдаизм. Сахарна

Розанов Василий Васильевич

 Только-то?!

Русское общество молчит. Т. е. счастливо улыбается собственной щедрости.

 И тогда кровь продадите?..

Милюков, Философов, Мережковский, Пешехонов, Кондурушкин счастливо улыбаются.

Евреи повернулись друг к другу:

 Мы — решительно все можем!! Они даже детскую кровь продают, эти милые демократы, эти просвещенные русские... Эти о-т-лич-ные русские!!!

Хотел было начать гневно против Любоша, но не могу. Истина берет верх. Они совершенно правы, Гессен, Любош, Винавер, Марголин, Левин. Если «Вера Чеберячка» все-таки не взяла 40000 за покрытие Бейлиса и (жму ей издали руку, как и всем притонодержателям

и сутенерам, но все-таки не убийцам), — и даже потеряла двух детей, отравленных за сопротивление еврейской власти, — то ведь русские литераторы берут всего сотни за такое «обеление» Бейлиса, и даже «имена» берут четверть предложенного ей, да еще берут лишь косвенно, в придачу к «труду» поставления будущих статей. Вообще, как говорилось в старину, они берут «за местишко» при хорошо финансируемой газете, за «право-писать», как есть «право-жительства».

Конечно, Любош мог развернуться. «В России для нас все возможно», — без сомнения, говорят теперь везде по еврейским гостиным, по еврейским залам, по еврейским деловым кабинетам. «Мы несем Пешехонова за голенищем сапога», «Кондурушкин держится за хвостик адвокатского фрака Марголина», а «Философов, Милюков и Мережковский у нас также поставлены прочно, как вообще у нас прочно поставлены и усердно работают Любош и Левин»... «Немножко хлебца и немножко славцы, — и эти бедные русские сыты»... «Они продадут не только знамена свои, не только историю, но... и определенную конкретную кровь мальчика».

Красную кровь тихого, милого мальчика.

 Русские вообще ничего не чувствуют.

 И русские вообще ничего не думают.

Этот говор несется теперь в еврейских кругах.

Любош вовсе не меня бранит, не Замысловского, которых они все— таки не купили и которые их похвалами «за прогресс» — не обольщены. Нас они, конечно, не ругают в душе, и нас они побаиваются, и основательно побаиваются. Ибо этим господам (говорю о русских), продавшим Россию, мы во всяком случае не уступим и на них пойдем даже при численном отношении 1 на 100. Пойдем и победим. Пойдем не от них, а вместе с ними, и от евреев, — и пыли не останется. Ибо есть слово, наше русское и исстари: «Бог не в силе, а в правде». Это слово не «Моисеева закона» и не из университетских аудиторий. Мы победим, потому что мы чувствуем, что Россия вовсе не «ваша», как уже расписался (наивный) Любош с похвалами: «У нас есть и герои»... Это он пишет о русских моряках, помогавших гибнувшим при пожаре «Volturno». Да, — уж они оборачивают язык куда нужно:

 Моя храбрая армия, — говорит Милюков.

 «Мои» и вообще «наши моряки», — горячится и похваляет моряков Любош.

 Ну, и вообще «наша еврейская Россия», — заключает Гессен.

 Ваша, ваша, господа, Россия!

«Ваша, ваша она... У нас нет отечества!!»

Так торопятся Мережковский и Философов, со своим другом Минским и со своим другом Ропшиным-Савенковым в Париже...

Русский народ угрюмо молчит. Молчит он, — поспешно и, забегая в будущее, обзываемый «шайкою воров, притонодержателей и сутенеров»...

 Народ —

раб! — это Мережковский говорит.

 Народ — тупица! — это говорит Философов.

 Народ вообще без будущего! — это резюмирует Милюков как историк русского народа.

«Все — вам!» — кричит согласно русская печать и общество, обращаясь к любезным с ними евреям.

Среди улыбок и поклонов — умерщвленный Ющинский. 13 колотых ранок на голове. И незакрытые веки как будто смотрят с того света...

О, не радуйтесь, евреи... Страшен вам будет Ющинский! Будет он поминаться в ваших летописях. И, может быть, вы назначите праздник, обратный «торжеству Мордохая над Аманом»: день покаяния об убитом мальчике, который был мертв и «мы все думали, что он мертв», но он «совершил дела большие, чем все живые»... «И победил нас в то время, когда мы уже считали себя непобедимыми».

Мертвый Ющинский победит вас, евреи. И лучше теперь же, заблаговременно, посыпайте пеплом головы и войте свои дикие вои. Потому что необразованный русский народ крови детской вам не уступит. И еще потому, что ясность, моральная ясность детской крови, «взвесила судьбу» нашей «руководящей интеллигенции» и опустила чашу весов с нею — в ад.

Так и будет. Вы радуетесь последними радостями.

В Религиозно-философском обществе... (Письмо в редакцию)

Меня упрекают, и устно, и печатно, отчего я ничего не ответил на обвинения, сыпавшиеся на меня в последнем собрании Религиознофилософского общества и вообще «по делу»...

 Какому?

 Бейлиса.

Но меня интересует жертвоприношение и нисколько не интересует Бейлис, «раб» и «ничто» в процессе, — вилка, которою ткнули в жертвенное мясо. От русских Бейлис не заслуживает каторги преступника, а заслуживает пощечины презрения.

 Почему же не говорили?

 Кому? Где?

Собрались адвокаты, мои «бывшие друзья», и много молодежи, «которая симпатична и сочувствует всему симпатичному». Адвокаты «заверяли честью», что такого изуверства и такой гадости, как человеческие жертвоприношения, у евреев, умеющих носить галстух и надевающих на голову котелок, конечно, — не существует; и самое подозрение, что у них существует это, оскорбляет евреев как нацию и еще больше позорит Россию.

«Вера в эту веру евреев — позорит Россию».

Согласно об этом говорили все, от Мережковского до последнего адвоката.

Но нес на раменах своих связанного Исаака Авраам, что-то понимая в этом, чему-то веря в этом. Как было адвокатам и журналистам объяснить веру Авраама?

Что-то Авраам чувствовал, шагая «шаг» вперед, шагая «два» вперед, все вперед и вперед, — где уже сложил дрова и жертвенник и где он знал, что принесет в жертву сына.

Как объяснить теперешним евреям «в галстухе», что знал их отец Авраам? Они, теперешние евреи, они со своим Петражицким, они со своим Левиным, они со своим Кондурушкиным, — отрекаются и позорят имя «отца своего Авраама», говоря: «Мы не такие невежды и дикари, как этот какой— то Авраам. Человекоубийца. Мы же едим только маринованные сардинки».

Хорошо. Но если я понимаю случайно «веру Авраама», то как же я мог бы вплыть в Религиозно-философское собрание и объяснять адвокатам, что они суть адвокаты, но что кроме «адвокатуры» есть и «вера Авраама».