Юдаизм. Сахарна
Шрифт:
Углубившись в чтение столь высокомудрой книги, он вдруг был прерван в чтении зовом хозяйки, сидевшей у окна и глазевшей от нечего делать на улицу. Она увидела по той стороне улицы невесту, прогуливавшуюся со своими подругами. Желая сделать жениху приятный сюрприз, хозяйка восторженно закричала, маня его рукой к себе: «Гедалий! Гедалий! Иди скорее сюда!.. Полюбуйся на свою кралечку невесту».
Лениво, неохотно оторвался набожный жених от драгоценной книги; но не послушаться хозяйки и не подойти было бы уж чересчур неделикатно, и он подошел.
Произошло вдруг что-то непонятное, необъяснимое, загадочное... Лишь только жених подошел к окну и выглянул на улицу, как он весь затрясся как в лихорадке, по всему телу пошли судороги, лицо исказилось как бы от невыразимой боли в груди,
исключаются занимающиеся богоугодными делами, и идя дорогою: значит, исключаются новобракосочетавшиеся». Все это достаточно выразительно. «Горы ханах висят на одном волоске». Имея подобные предписания, еврею совершенно не надо было иметь буквенные, буквальные, грубые разъяснения, относительно, напр., интимной стороны супружества. Все было само собой понятно из сравнений, из ритуала.
но скоро, однако, оправившись, он выпрямился во весь свой рост, приняв угрожающую позу, и начал...
Начал он сперва на чем свет стоит бранить всех краковских евреев, называя их богоотступниками, еретиками, даже мешумедами, которых следует стереть с лица земли; потом добрался до их жен, не жалея для них эпитетов вроде: «развратницы», «блудницы», «бесстыдницы» и т. п.; затем уже перенес свое негодование на самих дочерей их, девиц, в том числе, конечно, и свою невесту, крича в гневном азарте, что оне недостойны назваться дщерями Израиля, а шикцами. Замечу, что шайнец и шикце евреи называют сыновей и дочерей гоев.
В тот же вечер, после совершения обычного гавдало (прощание с уходившей св. субботой; это совершается над стаканом вина, после опорожнения которого с особым наслаждением вдыхают в себя приятный тонкий запах благовонных стручков; с того момента наступает уже будень), будущий мой отец, не сказав никому ни здравствуй, ни прощай, взял сумку с молитвенными принадлежностями — тефелины и сыдра — подмышку, мешок с грязным бельем на плечо и, сотряся прах ног своих на великогрешный город Краков, направил свои стопы, по образу пешего хождения, к великому городу Варшаве».
Так Австрия лишилась одного подданного, а Россия приобрела одного подданного. Автор спрашивает:
«В чем же, однако, тут дело? С чего сыр-бор загорелся, отчего жених ни с того ни с сего взбесился, ругал всех краковских евреев и убежал, бросив невесту на произвол судьбы?
Помимо набожности будущего моего отца, игравшей главную роль в этой катастрофе, виновата в ней была и сама невеста, не сообразившая, что имеет дело с набожным женихом. В ту злополучную субботу, желая произвести впечатление на жениха, т.е. показаться ему перед свадьбой во всей девичьей красоте, пока у нее волосы на голове целы (у талмудических евреев в вечер свадьбы до гола остригали волосы на голове), раз- нарядившись и без того пышно и роскошно, она имела неосторожность сверх всего вплести еще в свою роскошную косу шелковую алую ленточку, - а так как вплетение таковой ленточки в косу было тогда в моде у гойских жен и дочерей, — то, само собой разумеется, это противоречие талмудическим правилам, строго воспрещающим подражать в чем бы то ни было гоям, — взбесило моего набожного будущего отца. «Как, — в ярости закричал он, увидав свою невесту с вплетенною в косе ленточкою, — чтобы дочь Израиля дозволяла себе подражать гойской моде!.. Нет!.. Этакой — мне не надо...».
...В Варшаве отцу моему не долго пришлось быть одинокому. Варшавские евреи несравненно благочестивее краковских; они, узнав о прибытии в их город такой драгоценности как набожный гедалий, до того обрадовались, что устроили пир на весь город с танцами, плясками и забавами. Понятно, что царем пира был мой отец.
Не теряя драгоценного времени, варшавские евреи начали хлопотать о женитьбе моего отца, находя ему невест из богатых домов с тысячным приданым; но, верный традициям набожности, отец мой отстранял богатых невест и выбрал себе спутницу жизни наибеднейшую, скромную Девицу, Гинделу,
Оказалось, что отец мой не ошибся в выборе себе подруги жизни: такую смиренную, безответную, послушную во всем жену едва ли удалось бы ему скоро найти; и главное — она, будущая матушка моя, была набожна не менее своего мужа, и даже соперничала с ним в религиозности.
Бог Иегова благословил благочестивую чету, тятеньку и маменьку моих, изобильным плодородием; мать моя народила отцу ровно тринадцать человек детей обоего пола».
Выразительно. Не правда ли, как выразительно? Не осмотрев со всех сторон, «спереди», «сзади», «с боков», «снизу», «сверху» («шестикрылатые серафимы»), типичного, идеального еврея, не понять никогда: да что же такое Библия и библейский дух, как нечто sui generis в истории? Вот он перед нами, без всякой мысли, догадки о грехе отношения к женщине, 13-летний, готовый при радости всего народа, приступить к 11- летней: и вместе в эти 13 лет так благочестивый, бессребреный, как бы это был наш Филарет Московский, или Амвросий Оптинский. Тут-то и тайна слияния религии и биологии, всяческих духовных добродетелей (скромных) со столь ранним и ни на минуту не задерживаемым выявлением пола, которое у нас вызвало бы всенародную ругань себе (13 и 11 лет), «разодрание риз» богословами, отвращение - как совершенная «безнравственность». Но посмотрите результат нарушения, а может быть возбуждения: там с 6-ти лет «Псалтирь» в руках, и она остается до гроба другом и спутником человека; у нас — озорство и шалости с 6-ти лет, — и вот, встреча с зашедшим на село иноком, или чтение потрясающего жития пустынника - и хлоп об пол вчерашнюю разнузданность: назавтра мальчик уходит в монастырь, затворяется от мира, более всего - не смеет взглянуть на женщину.
XIV
Продолжим очерк жизни благочестивого еврея. Пропускаем разные житейские злоключения его, то трогательные, то смешные. К числу первых относится, что он, вечно неуклюжий и наивный, принял на себя вину контрабандистов и был посажен в тюрьму, где сгнил бы, если бы жена его не явилась лично к королю в Берлин ходатайствовать за мужа. К числу смешных и самых неприятных по последствиям эпизодов относится то, что он набросился с упреками за недостаточную ревность об обряде на двух молодых служащих евреев в конторе коммерсанта, у которого служил, — за что лишился места, и отсюда начались его бедствия.
«С того дня отец мой точно переродился сызнова: он сразу получил полное отвращение ко всему мирскому, удалился от людей, сходясь с ними только в синагоге во время обшей молитвы, отстранился совсем от семейства, оставив заботу содержать жену и детей городским благотворителям; сам же весь предался божественному созерцанию, беспрерывно занимаясь чтением кабалистических и других душеспасительных, нравоучительных книг. С семейством, женою и детьми, он сходился только во время субботних и других праздничных трапез, где необходимость заставляет семейно исполнять священные религиозные обряды».
Остановимся на минуту. Семейно мы — ничего религиозного не совершаем! Идем ли в церковь, идем как «Мария», «Иван», дети «Петр» и «Алексей», т.е. кучкой, но не членами организма, не действующими лицами священной оперы. Каждый читает ту же молитву, как другой, и мы за богослужением — плечом к плечу, все равные, т.е. все — единицы, а не части совокупной единицы — семейства. Дома мы — семья; но сейчас же разъединяемся, расчленяемся, округляемся каждый в особую единицу, входя в храм. Нужно, чтобы дом стал церковью, и это есть в юдаизме: тогда в некоторые моменты жизнь семьи, быт семьи разлагается в члены, голоса оперы, ее хоры и соло. Немножко, но так.