Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги
Шрифт:
Но если нам очевидна эта пропасть, лежащая между Русской Церковью и протестантским миром, если мы знаем, что верующий русский человек никогда не сможет ни вырвать из сердца почитание своей Небесной Заступницы, ни согласиться на преуменьшение Ее почитания – то такое наблюдение должно помочь нам понять, как культ Богородицы может послужить связующим звеном между русскими верующими и их братьями-католиками. За девять веков, что прошли с момента разрыва Востока с Западом, всякий раз, как предпринимались серьезные попытки привести к единству Церкви отделившихся от нас восточных братьев, наши разногласия тотчас сразу обсуждались по пунктам, и тем самым у огромного количества верующих людей, которые следуют скорее за зовом сердца, чем за цепью доказательств, возникало представление, что в этом болезненном вопросе нам остаются только темы для споров. Мы слишком часто забываем, что наряду с возражениями и спорами у нас есть общий корпус неоспоримых доктрин, без которого просто нет христианской Церкви и в сердцевине которого, как дивный цветок, возвышается почитание Пресвятой Богородицы. Именно через общение в таком почитании наши братья из России могут лучше понять нашу братскую связь с ними, ту связь, которой не ослабили века споров и взаимонепонимания. Почувствовать себя детьми одной и той же матери,
Россия не принимала никакого участия в злополучном расколе 1054 года. Она тогда только-только родилась для Церкви и послушно следовала за своей духовной матерью – Византией; вполне естественно, что она унаследовала все обиды и предрассудки, которые возникли еще до того, как она приняла христианство, и что ситуацию усугубили исторические обстоятельства, что так долго удерживали ее в стороне от латинского мира. Многие исторические преграды сегодня разрушены, и вопрос о Единстве для Русской Церкви встает совсем по-другому. Но для того, чтобы довести работу единения до успешного завершения, нет более эффективного средства, чем вверить всю эту работу под особую защиту Пресвятой Богородицы в радостном убеждении, что здесь общение в молитве возможно уже сейчас, еще до наступления окончательного и полного единства. Вчера [16] мы присутствовали на грандиозной церемонии, которая рождает самые сладостные надежды. Под священными сводами Собора Парижской Богоматери возносились гимны к Богородице, которые пели по-славянски русские католики восточного обряда. И то множество русских, которые присутствовали на этой службе, чувствовали себя как дома в этом святилище, посвященном их любимой Матери. Прекрасные восточные гимны, обращенные к Пресвятой и Пречистой Царице Небесной, звучали естественным образом в этой атмосфере, проникнутой всей красотой, какую только может выразить человеческая душа в своем молитвенном обращении к Марии. Никогда мы еще не чувствовали так остро, что связь единства возможна и достижима прежде всего в этом порыве к общей Матери нашей большой христианской семьи.
16
27 февр. 1938 г. в соборе Парижской Богоматери (прим. Юлии Данзас).
И еще другие мысли возникали в головах, склоненных в молитве. Там, в России, сейчас оскверняют и разрушают столь почитаемые святилища, посвященные Богородице. Но и здесь некогда святилище парижской Богоматери подверглось святотатственному осквернению врагами Христа в страшном и кощунственном шутовском обряде поклонения богине Разума [17] ; все это исчезло, как страшный сон, и святилище Нотр-Дам сегодня снова стало местом почитания Богородицы, сердцем христианской Франции. Точно так же и русские святилища Пресвятой Богородицы однажды восстанут из руин и наполнятся возвышенными песнопениями, прославляющими «Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим». Пусть заступничество «Всепетой Мати» приведет к тому, что в этот день молитвы, обращенные к Ней, будут также песнью радости о великом восстановленном братстве, о полном и окончательном восстановлении Единства Церкви!
17
«Праздник Свободы» в соборе Нотр-Дам, переименованном в Нотр-Дам-Разума 10 ноябр. 1793 г. (20 брюмера года II) в честь богини Разума, ознаменовал собой апогей процесса дехристианизации, проводившегося революционерами.
Трудиться для этого единства под знаком почитания Богородицы – вот то, что требуется от нас сегодня. В разгар страшного кризиса, потрясающего наш бедный мир, вдалеке, похоже, уже брезжит рассвет, поэтому именно сейчас пора всем христианским сердцам в единодушном порыве обратиться к Той, Которую мы величаем «Утренней Звездой».
Восстановление патриаршества и Церковь в революцию
Неизданная рукопись статьи 1937 г. (архив Доминиканской провинции Франции, досье «Истина»), возможно, предназначалась для «Общей истории религий». Это сокращенный вариант второй части «Русской православной церкви в буре» (Russie et chretiente, май-июнь 1936, № 3, с. 78–95) – статьи, ставшей продолжением текста «Религиозный путь русского самосознания», публиковавшегося в «Russie et chretiente» с 1934 (№ 5–6) по июнь 1935 г. (№ 3), а затем вышедшего отдельным изданием в 1935 г. в издательстве «Cerf».
После восстановления патриаршества в ноябре 1917 г. Русская церковь подверглась гонениям со стороны «безбожников», что усугублялось внутренним ее расколом с «обновленцами» («Живой церковью») и разрывом с эмигрировавшими епископами, оставшимися на монархических позициях. После смерти патриарха Тихона (1925) лояльность митрополита Сергия советскому государству (1927) [18] вызвала новое дробление церкви. Ее возрождение, в которое Юлия верила («Религиозное чувство не могло быть уничтожено в России»), наталкивалось, считала она, на распространение сект – последствие гонений на Православную церковь. Добавим к этому, что феномен сект никуда не исчез и в наши дни как внутри (в форме фундаментализма, считающего экуменизм ересью), так и вне Православной церкви. Эта статья опирается на личные наблюдения Юлии в 1932–1934 гг. (период между ее освобождением из лагеря и отъездом в Германию), а также на чтение советской периодики, особенно антирелигиозной, обзоры которой она делала в «России в христианском мире». Примечания сделаны автором книги, а не автором статьи. Перев. Н. В. Ликвинцевой.
18
См.: Euve Francois, s. j. La loyaute de l’Eglise russe vis-a-vis du pouvoir sovietique. Reflexions autour de la declaration du metropolite Serge // Revue d’etudes comparatives Est-Ouest. 1993. № 24 (3). P. 107–120.
Всероссийский
19
См.: Destivelle Hyacinthe. Le Concile de Moscou (1917–1918). Paris: Cerf, 2006. 512 p.
Осень 1917 года, вошедшая в историю победой партии большевиков, стала также и моментом восстановления патриаршества. Под канонаду Гражданской войны прошли выборы нового предстоятеля Русской Церкви. Но предстоятель этот лишь совсем отдаленно напоминал древних патриархов с их автократическим правлением. Система управления Русской Церковью, принятая в 1917 году, напоминала управление парламентского типа – с Синодом, состоящим из двенадцати епископов под председательством Патриарха, и «Высшим церковным советом», в который входили пятнадцать человек: три епископа, один монах из монастырских иноков, пятеро представителей приходского духовенства и шестеро мирян. Очевидно, миряне надеялись получить, наконец, реальную власть, тем более что представителями приходского духовенства тоже могли быть избраны и миряне из низших церковных служащих – пономарей, прислужников и т. д. Именно в таком виде Русской Церкви и пришлось выдержать первый крупный натиск воинствующего атеизма, который большевистское правительство превратило в новую государственную религию. Правительство также позаботилось о том, чтобы оказать поддержку всем элементам, которые могли подорвать Церковь изнутри. При такой поддержке обновленцы, считавшие новую систему церковного управления недостаточно либеральной, смогли организовать новые церковные объединения, которые получили названия «обновленческой», или «живой», церкви. Последнее название призвано было показать всем, что Патриаршая церковь была мертворожденной. На эту церковь посыпались сразу и обвинения в контрреволюционном духе за то, что она пыталась противостоять анархии. Кровавые преследования обрушились на нее в 1922 году. Прошла первая волна разграбления церквей – и все это под видом помощи голодающим. После этого советское правительство сбросило маску и уже прямо заявило о своем намерении «покончить с религией».
Количество жертв этих жестоких гонений, продолжающихся уже пятнадцать лет, невозможно подсчитать. Они исчисляются сотнями епископов, десятками тысяч представителей духовенства [20] , миллионами простых верующих. Монастыри были уничтожены все до единого, их помещения либо разрушены, либо отданы под объекты общественного назначения – казармы, театры и т. д. Самые красивые монастыри в крупных городах превратили в музеи атеизма – так же, как и многие крупные храмы. Количество разрушенных или оскверненных церквей просто невозможно подсчитать; в Москве осталось всего около двадцати (а раньше было больше тысячи), в Санкт-Петербурге (теперь это Ленинград) – восемь или девять, а раньше было около восьмисот. Во многих городах не осталось ни одной церкви. В деревнях систематическое разрушение церковных зданий, которые громили в последние несколько лет с неиссякаемой энергией, пришлось остановить из-за отчаянного сопротивления сельского населения.
20
В отношении духовенства официальные цифры составляют 200 000 расстрелянных с 1917 по 1980 г. и 500 000 заключенных в тюрьмах или лагерях, где бoльшая часть из них погибла (Service orthodoxe de presse. 1996, janvier. № 204. P. 14–15).
Политика советского правительства в отношении Церкви должна была, действительно, в последние годы измениться хотя бы в своих внешних формах. С одной стороны, остатки Патриаршей Церкви, под руководством митрополита Сергия, возглавившего ее после смерти патриарха Тихона (1925), выбрали курс сближения с советской властью, выполняя все ее требования, чтобы спасти хоть что-то из церковного устроения. С другой стороны, советское правительство стало склоняться к определенным уступкам этой полулегальной церкви, чтобы противопоставить ее мощному наплыву мистических сект, представляющих для режима гораздо бoльшую опасность.
В действительности одним из прямых следствий страшных гонений стало пробуждение в народных массах мистической экзальтированности, находившей нужные ей рамки в бесчисленных сектах – и в тех, что бытовали и прежде, и в новых, возникших теперь. В начале революционной эпохи это сектантское движение было связано прежде всего с баптизмом, численность приверженцев которого молниеносно выросла в первые годы революции – тем более что баптизм был тогда открыто признан советской властью, надеявшейся с его помощью одолеть патриаршую церковь. Но мистическое рвение, овладевшее населением, оттеснило, или, вернее, трансформировало, баптизм: во многих случаях его ответвления стали сближаться или даже сливаться с различными сектами хлыстовского типа. В настоящее время именно они пользуются в России наибольшим успехом, даже среди молодежи, которую удушающая атмосфера материализма возвращает к религиозным запросам. Как всегда, хлыстов не так просто отличить от обычных верующих и церковных людей, поскольку они при случае соблюдают и церковные обряды. Но именно они на своих тайных собраниях вводят верующих в мистическую экзальтацию, и именно для борьбы с такой экзальтацией, подогревающей ненависть к репрессивному режиму, этот режим в последние два года решил попробовать опереться на легализованную Церковь, ставшую снова, как и прежде, порабощенной.