Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги
Шрифт:
Попробуем это объяснить. Восточной Церкви пришлось выдержать долгую внутреннюю борьбу с монофизитством; ей так и не удалось устранить полностью его следы, особенно в народной духовности. Монофизитство – нужно ли об этом напоминать? – рассматривало Христа только в аспекте Его божественности, так и не сумев до конца принять реальность Его воплощения. Для монофизитов Христос был только Логосом, Божественным Словом под внешней видимостью человека; это не был Богочеловек, которому Церковь поклоняется в двух Его природах – божественной и человеческой, не раздельных, но и не слиянных. Конечно, эта формула двойной богочеловеческой природы, провозглашенная Халкидонским собором, стала непреложным учением Церкви не только на Западе, но и на Востоке. Но в византийском мировоззрении всегда сохранялись пережитки того христологического учения, по которому человеческая природа Иисуса растворилась
Богоматерь, да, но отнюдь не похожая на всех человеческих матерей. Ибо и Сам Иисус не материальный человек, но скорее сияющее или страшное видение – Царь Небесный, Верховный Судия, милосердный Спаситель, – в котором человеческий элемент кажется отсутствующим, растворившимся в сиянии божественного величия. Мысль верующих на Руси почти не вдается в подробности земной жизни Иисуса, она отходит от них, словно тяготясь ими. Культ Младенца-Иисуса, который так дорог латинскому Западу, кажется почти оскорбительным для русской религиозности; те немногочисленные его следы, которые можно найти, западного происхождения и появились не так давно. На Руси никто никогда и не думал о почитании Святого Семейства. Обратим внимание, что в русском календаре даже нет праздника святого Иосифа; он числится в святцах просто как «праведный», без богослужебного поминания. Все это дает нам ключ к тому особому почитанию, которое в некотором роде обожествляет Марию, затемняя в Ней тем самым Ее человеческий характер.
И, кроме того, само это нежное имя Марии почти никогда не произносят верующие в своих молитвах к Богоматери. Русские часто удивляются и даже чувствуют себя шокированными, когда слышат, как католики призывают Пресвятую Деву Ее женским именем. Да, конечно, имя это постоянно присутствует в гимнографии и в богослужебных текстах, но в повседневной жизни русский не дерзнет так обращаться в Богородице. Отметим также, что русские женщины, которые носят имя Мария, получили его не в честь Пречистой Богоматери: их святой оказывается или Мария Магдалина, или Мария Египетская (которую очень почитают на Руси), или любая другая святая Мария, но никогда не Божия Матерь, потому что назвать девочку так в Ее честь было бы таким же шокирующим поступком, как назвать мальчика Иисусом.
Отметим еще и почти полное отсутствие в популярной русской литературе рассказов о жизни Пресвятой Богородицы. Вместо этого мы находим здесь легенды, порой просто замечательные, о Ее заступничестве за грешников, о благодати, нисходящей от Царицы Небесной. Но никогда никаких подробностей о человеческой жизни, смиренной и незаметной, о Той, Кто была благословенна среди всех женщин. Апокрифическая литература, которая была отрадой для средневековых христиан, пришла на Русь вместе с христианством и пользовалась большим успехом, но прошла здесь своеобразный отбор, четко отразивший народные предпочтения: если «апокалипсисы», всевозможные откровения и прочие апокрифы того же рода читали с жадностью и переписывали во множестве экземпляров, то при этом русский читатель не проявлял никакого интереса к апокрифам о земной жизни Христа и Его Матери – к таким, как Протоевангелие, пользовавшееся на Западе большим успехом под заголовком «Евангелие детства Иисуса», украсившее своей наивной грацией «Золотую легенду». И все же это Протоевангелие, широко распространенное в византийском мире, оказало влияние и на византийскую литургию: его следы мы находим, например, в празднике Введения Пресвятой Богородицы во храм, а также в византийской и русской иконографии. Но для простых верующих все это осталось, если так можно выразиться, в области нереального, или скорее нематериального. Что же касается черт, имеющих отношение к повседневной жизни божественного Младенца и Его Матери, к их домашней жизни, к их повседневным жестам, то тут не только не ощущалось никакой потребности узнать об этом подробнее и больше, но, наоборот, на все это набрасывали завесу забвения.
В конце XIX века в России вышли две книги, посвященные земной жизни Пресвятой Богородицы, но у широкой массы читателей они успеха не имели, более того, некоторые даже сочли их тон скандально фамильярным. Мы позволим здесь себе одно личное воспоминание: однажды священника, окормлявшего профессиональное училище для девушек, попросили рассказать ученицам о Пресвятой Деве, чтобы привести Ее в пример этим девочкам, которым была уготована скромная и трудовая жизнь. Священник отказался, очевидно, из-за нежелания говорить о Богородице в Ее человеческом аспекте.
Богоматерь, Матерь Христа, Бога нашего, а вовсе не человеческая мать, подобная
Сформулировав таким образом впечатление, которое производит почитание русскими Богородицы, мы сразу предвидим возражение. Ведь именно в русской иконографии Пресвятая Дева изображается всегда с Младенцем на руках и почти никогда не изображается в одиночестве – разве не так? И тогда почитание обращено именно к Ее Материнству, а не к какому-то нематериальному видению.
Это верно при условии, что мы согласимся с тем значением, которое приписывают такому материнству. Оно носит символический характер. Иконографический тип Матери, Которая держит на руках дитя, лишен реализма: это священная фигура, у которой каждая деталь подчинена правилам, основанным на символизме. Когда мы видим богородичные иконы, на которых эти правила нарушены, чтобы дать больше жизни Младенцу и Его Матери, то можно сразу заметить, что тут иконография отходит от традиционного образца, подпадая под западные влияния, – как в достаточно известной иконе «Умиление» и в некоторых других. Иконографическая формула, которая больше всего соответствует русскому представлению о Богоматеринстве, дана знаменитой иконой «Знамения», в которой Богоматерь изображена в священной позе Оранты (обе руки подняты вверх) со Христом, изображенным в медальоне на груди. Здесь символизм достигает совершенства в выражении себя. Но опытный глаз различает его и в других известных иконографических типах (знаменитые иконы Казанской, Иверской, Владимирской Богоматери и т. д.), где Матерь держит Дитя на руках таким образом, что в материнской позе здесь ни следа не осталось от реализма. Младенец здесь – всего лишь символ материнства.
Добавим только, что в русской иконографии довольно часто встречается символизация идеи через образ младенца. Обычно младенец является символом души. Например, Успение Пресвятой Богородицы изображается следующим образом: возлежащая Богоматерь окружена апостолами, возле Нее стоит Христос и держит младенца, символизирующего душу Матери, которую Сын пришел забрать к Себе. Иной строй мысли мы находим в иконографии святого Иоанна Крестителя, где его часто изображают держащим чашу, в которой находится младенец: это символизация крещения, при этом здесь нет ни единого реалистического намека на сцену крещения в Иордане. Такие особенности (к ним можно добавить и ряд других) позволяют нам лучше понять символическое значение образа Младенца на руках у Матери. Это идея материнства, использованная здесь для того, чтобы дать выражение культу всеобщей Матери.
Однако, обозначив этот нюанс в почитании Богородицы на Руси, нам не хотелось бы, чтобы читатель сделал из этого вывод, будто все это почитание сводится только к абстрактной идее. Совсем наоборот, такого рода дематериализация Богоматери лишь укрепляет представление о Ее вездесущности, о Ее имманентном Материнстве, воссиявшем на все живое. Мы уже говорили, что в некотором смысле Богородица была защитницей русского отечества. Она будет также защитницей и всего рода человеческого, и в первую очередь первичной ячейки любого человеческого общества – домашнего очага. Причем не как пример – мы об этом уже говорили – матери, идеальной с человеческой точки зрения, но как источник животворящей благодати, просвещающей и освящающей христианскую семью. Этот аспект почитания Богородицы был явственно ощутим в бытовавших на Руси обычаях, связанных со свадебным обрядом.
Перед самым отправлением свадебной процессии в церковь, невеста опускалась перед родителями (или теми, кто их замещал) на колени, и они торжественно ее благословляли образом Божией Матери, которая станет отныне защитницей нового супружеского очага; затем эту икону выносили в ходе процессии и несли перед молодоженами до самой церкви, а потом и обратно в дом. Затем ее помещали в спальню к молодой жене, и она должна была там остаться навсегда. Перед ней обычно зажигали две свечи, обвитые лентами, которые, по обычаю, жених и невеста держали во время венчания. Если позднее молодая женщина, которая вот-вот должна родить, слишком страдала в процессе родов или жизнь ее подвергалась опасности, то зажигали венчальную свечу перед священной иконой Богородицы, хранившей ее очаг. И перед этой же иконой мать молилась за своих детей, когда они болели. Эта икона всегда была священным сокровищем семьи и передавалась от матери к дочери.
И опять-таки иконой Богородицы, символом материнской защиты, благословляла русская мать каждого из своих детей, когда они покидали дом – на учебу ли отправляясь, в путешествие или на войну. У солдата, у моряка всегда была при себе одна из этих маленьких иконок, иногда в форме медальона, который носили на шее. Их называли «родительскими иконами», то есть теми, которыми родители благословляли детей в момент отъезда из дома или свадьбы, порой их бывало несколько, но одна была всегда – и это была икона Богородицы.