Юми и укротитель кошмаров

Сандерсон Брендон

Но Юми прогнала эти мысли, не дав им завладеть сознанием. Давила свои стремления, свои мечты, свою тягу к странствиям, пока они не расплющились до толщины бумажного листа и не были сложены в стопку в глубине ее души.

«Несмотря ни на что, это у меня на уровне инстинктов, – подумала она, слушая, как Художник ест. – Я знаю, что мне лгали. Но мое обучение продолжается. Печальный факт».

Обман держит человека в плену надежней, чем любая тюрьма.

В дверь тихо постучали, и Юми повернулась, прислушиваясь. Кому понадобилось

стучать? Сколько она себя помнит, люди просто входили к ней, когда нужно.

– Войдите! – крикнул Художник.

На пороге возникла Лиюнь, одетая в безупречное бело-синее платье. Ее руки тонули в длинных рукавах церемониального тобока.

– С вашего разрешения, Избранница, – с поклоном произнесла она.

Художник махнул майпонскими палочками, приглашая ее войти. Лиюнь оставила сандалии снаружи и склонилась перед Художником. Кому-то ее поза могла бы показаться виноватой. Однако Лиюнь не сумела полностью согнуть спину, ее локти были чересчур напряжены, а голова опустилась лишь на несколько градусов. Номинально это была поза, в которой приносили извинения – в самом узком смысле.

Лиюнь действительно чувствовала себя виноватой – в той же степени, что и командир танка, пальнувшего по вашему дому. Пусть он не прав, но он в танке.

– Как вы узнали? – спросила наконец Лиюнь.

Художник не оторвался от еды, лишь покосился на Юми, позволяя ей ответить.

Юми благодарно кивнула.

– О чем, Лиюнь? – сказала Юми.

Художник повторил ее слова с полнейшим равнодушием. Как ему это удалось? Юми бы скисла от одного взгляда опекунши.

– О реформаторах.

Внутри Юми как будто натянулась струна и оборвалась, когда Лиюнь призналась в обмане. До сего момента девушка в глубине души надеялась, что Хванчжи все выдумала или была введена в заблуждение.

– Я… – начала было Юми.

– Не знаю, кто это был, – солгал Художник с такой легкостью, что Юми встревожилась. – Кто-то счел, что со мной обращаются несправедливо, и оставил записку несколько недель назад. Без подписи. Вероятно, просто кто-то из участников.

Лиюнь легко проглотила эту ложь.

– Не стоило обучать меня чтению, – сказала Юми, и Художник повторил. – Так было бы проще держать в неволе.

– Вы не невольница, – возразила Лиюнь. – Вы…

– Слуга, верно? – ответила Юми, и Художник повторил. – Я знаю.

– Значит, в этом причина вашего… – Лиюнь перевела дух, – странного поведения в последнее время?

Художник посмотрел на Юми.

– Да, – сказала та. – В некоторой степени.

Обман и ей дался легко. Пугающе легко.

– Хорошо. – Лиюнь кивнула и поднялась, чтобы уйти. – Избранница, я встречу вас у ритуальной площадки, чтобы выслушать ваши пожелания на сегодняшний день.

– Подождите, – остановила ее Юми устами Художника. – Это все? Вы больше ничего не хотите сказать?

– Молодежь всегда ищет способ выйти за рамки дозволенного, –

ответила Лиюнь, надевая сандалии. – Я надеялась, что вы не поддадитесь искушению, но перед духами все мы слабы. – Она посмотрела на Художника. – Мы остаемся слугами народа. Даже самые вольнодумные йоки-хидзё не пренебрегают своими обязанностями. Наша работа продолжается. Я знаю, что вы прекрасно воспитаны и преодолеете эту блажь.

Юми тихо ахнула. Лиюнь не была с ней так прямолинейна с первых лет обучения.

Опекунша направилась к выходу. У Юми слова рвались из горла – пылкие, не способные удержаться внутри.

– Лиюнь!

Женщина обернулась, когда Художник повторил оклик.

– Другие йоки-хидзё живут со своими семьями? – спросила Юми. – Возвращаются домой? Хотя бы навещают?

– Такое случается, – ответила Лиюнь. – Некоторые особенно… легкомысленные йоки-хидзё проводят с родными пару недель в год. – Она выдержала паузу. – Юми, вам бы это не понравилось. Страдать бездельем в обществе совершенно чужих людей? Незнакомцев, притворяющихся родителями? Вам будет тоскливо.

– А вы не думали, что мне бы хотелось иметь право самой решать? – спросила Юми через Художника.

– У вас есть это право, – ответила Лиюнь. – И всегда было. Простите, что не направляла к решениям, способным погубить.

Она вышла.

– (Низким стилем) Ненавижу эту женщину, – пробормотал Художник.

– Пожалуйста, не говори так, – прошептала Юми.

– Ты ее защищаешь? – Художник поднялся. – После всего, что она с тобой сделала?

– Она мой… – Юми не нашла сил произнести слово. – Она меня воспитала. Как умела. Кроме того, она права. Я остаюсь слугой народа и духов. Ничего не меняется.

– Ничего?

– Ничего важного.

– Юми, твое счастье еще как важно.

– Думаешь, я стала счастливее? Художник, посмотри на меня и скажи, выгляжу ли я счастливой?

Он посмотрел ей в глаза и отвел взгляд.

– Ладно, – произнес он наконец. – Думаю, ты станешь счастливее, когда минуют трудные времена. Уверен, что духи тоже так считают. Может, нас вообще поэтому вместе свели? Чтобы ты научилась быть свободной?

– А может, из всех йоки-хидзё они выбрали меня, потому что я приучена беспрекословно подчиняться их воле? Очевидно, это качество встречается реже, чем я думала.

Лиюнь оставила дверь открытой, и Юми вышла из кибитки. Художник догадался последовать за ней, иначе ее непременно втянуло бы обратно.

У холодного источника Юми скинула одежду и вошла в воду, погрузилась с головой, позволяя мягкой прохладе окутать себя. Повернувшись на спину, она всплыла, глядя в небо, где кружились растения, которым не позволяли разлететься бдительные вороны и летуны. Растения были далеко, как будто на другой планете.

Художник мыться не стал. Он тоже лег на воду, чтобы молча дрейфовать рядом с девушкой.