Юми и укротитель кошмаров

Сандерсон Брендон

– Достопочтенная Избранница, – начала она, – если Лиюнь станет спрашивать или намекать, вы же объясните ей, что перемены в вашем поведении – не моя вина?

– Разумеется, – ответил Художник. – Хванчжи, с чего бы ей так думать?

– О! – воскликнула Хванчжи. – Избранница, прежде чем поступить на службу к вам, я служила у йоки-хидзё Дуким. Она открыто выступала за реформы.

Художник покосился на Юми, но та помотала головой и развела руками.

– Какие реформы? – спросил Художник.

Хванчжи резко подняла голову.

– Я думала,

вы слышали… То, как вы себя ведете… – Она вытаращила глаза и вскочила на ноги, словно хотела броситься в бегство.

Художник схватил ее за руку. При этом потерял равновесие и едва не свалился на раскаленные камни.

– Хванчжи, в последнее время я мало что понимаю. Пожалуйста, мне нужно знать. Обещаю, что ничего не расскажу Лиюнь.

Служанка нерешительно оглянулась. Художник выпустил ее руку, показывая, что не будет мешать, если Хванчжи захочет уйти. Но та осталась.

– Я думала, вы наверняка слышали… – произнесла она тихо. – Некоторые йоки-хидзё…

– Сами едят и сами одеваются? – предположил Художник.

– Сами решают, что им делать, – кивнула Хванчжи. – Живут как заблагорассудится, пока не пожелают выйти в отставку. Это правда.

– Нет! – Юми шагнула на землю без сандалий, но даже не заметила этого, ведь жар ее не беспокоил. (В этом очевидное преимущество духов.) – Нет, это… это…

– Неправда? – произнес Художник.

– Достопочтенная Избранница, – в панике затараторила Хванчжи, – что вы, я никогда бы не стала вас обманывать. Это правда. Раскольничество – общеизвестный факт. Все о нем знают. Видимо… кроме вас.

– Лиюнь столько лет обучала меня, – сказал Художник, – но ни словом не обмолвилась о раскольничестве.

– Она и другие консервативные опекуны держат это в тайне от своих Избранниц, – объяснила Хванчжи. – Для Лиюнь крайне важно охранять традиции. Ее единомышленники прикладывают к этому все силы. Нельзя забывать о прошлом.

– Сколько, – хрипло проговорила Юми. – Сколько этих раскольниц?

Художник спросил.

– Ах! – Хванчжи отвела взгляд. – Почти все, о достопочтенная Избранница. Думаю, из четырнадцати нынешних йоки-хидзё лишь одна, не считая вас, придерживается консервативных взглядов. Вам, конечно, об этом не говорили, но реформаторское движение… существует уже давно. Лет двести. Большинство считает, что нет причин держать йоки-хидзё в строгости.

Всего четырнадцать йоки-хидзё? Художник отметил эту любопытную информацию. Страна Торио может быть меньше, чем ему представлялось. Но другой факт важнее.

В здешней религии существует раскол.

Уже двести лет.

Художник едва не рассмеялся. И рассмеялся бы, если бы не выражение крайнего ужаса на лице Юми. Она осознала, что ее предали. Как?! Почему никто ей не открыл правду?!

«Вся ее жизнь – ритуал, – подумал Художник. – Кто бы ей рассказал? С кем она могла хотя бы (низким стилем) поговорить?»

Юми рухнула на колени, и у Художника защемило сердце.

– Но… – сказала она. – Но как же духи? Они ведь не слушаются

тех женщин?

Не успел Художник повторить вопрос, как Хванчжи снова затараторила:

– Нет-нет. Не так, как слушаются вас. Не волнуйтесь, достопочтенная Избранница. Вы сильнейшая йоки-хидзё. Это всем известно. Моя прежняя йоки-хидзё до выхода в отставку в среднем всего лишь десять духов зараз призывала.

Юми совсем поникла.

– Десять… А у меня в среднем двенадцать. Лиюнь говорила, что у других от силы пять-шесть. Значит…

Значит, духи не игнорируют призывы женщин потому лишь, что те решали принимать пищу без посторонней помощи. Художник должен был торжествовать. Но вместо этого ему стало горько.

– Другие… просто выходят в отставку? – спросила Юми. – Мне говорили, что это невозможно. Что они работают до самой смерти.

– Они договорились выходить в отставку в семьдесят лет, – ответила Хванчжи, когда Художник повторил вопрос. – Признаюсь, даже в преклонном возрасте им вряд ли так же тяжело, как вам. У них ведь… – Хванчжи поморщилась, – есть выходные. Они берут отгулы когда заблагорассудится. Дуким почти все время, что я ей служила, работала через день.

– Выходные, – повторила Юми, а за ней и Художник. – Для чего?

– Да для чего угодно. – Хванчжи пожала плечами. – Простите, достопочтенная Избранница.

– Пожалуйста, поблагодари ее, – попросила Юми, кланяясь Хванчжи. – Художник, поблагодари ее. Она единственный человек, не утаивший от меня правду.

– Спасибо, – прошептал Художник. – Я искренне благодарю тебя, Хванчжи. Никто не узнает, что ты мне об этом рассказала.

Хванчжи кивнула и повернулась, беспокойно оглядываясь по сторонам, как будто в любой миг откуда-нибудь могла выскочить Лиюнь.

– Видно, – прошептала Юми, глядя на Художника со слезами на глазах, – ты был прав. Молодец.

– Юми… – Он потянулся к ней, но замер.

Не хотелось взваливать на нее свои чувства. Неподходящее время.

– Пожалуйста, – попросила Юми, – не мог бы ты войти и лечь спать? Мне срочно требуется побыть кем-нибудь другим.

Глава 23

Через два дня, когда они вновь проснулись в мире Юми, ей стало чуть лучше. День в мире Художника девушка провела в медитации, пока тот слонялся по городу, пользуясь свободой, обретенной благодаря Виньетке.

Он быстро и непринужденно привык к этой новой свободе. Тесно ли ему в мире Юми, где они не могут разойтись дальше чем на десяток футов? Как он относится к тому, что она целый день просидела, размышляя, в его комнате?

Юми подошла к окну и выглянула на улицу, пока Художник принимал у служанок завтрак. Жаркие области земли совсем раскалились, и крестьянские посевы поднялись в небо. Растения кружились, точно дети, играющие под редким весенним дождем. Юми смотрела, как они парят, и завидовала их независимости. Даже садовые растения пользовались большей свободой, чем она.