Юность без Бога
Шрифт:
Я подхожу к окну, на какой-то момент потеряв дар речи. Там, на улице, все еще маршируют родители и дети.
И тут я вдруг соображаю — непонятно, как так, почему этот Б. тут, у меня?
— А ты, собственно, почему со всеми не маршируешь? Это ведь твой долг!
Он улыбается:
— А я сказался больным.
Наши взгляды пересекаются.
Мы понимаем друг друга?
— Я тебя не выдам, — говорю.
— Знаю.
Что это он такое знает?
— Не хочу маршировать, не могу больше выносить, чтобы мной командовали,
Не могу сдержать улыбки.
— Надеюсь, это ты один в классе так думаешь?
— Да нет, нас уже четверо.
Четверо? Уже?
Когда они успели?
— Помните, господин учитель, вы сказали про негров, весной еще, перед самым лагерем? Тогда мы все подписались, что больше не хотим учиться у вас, но я-то так поступил только под давлением, потому что вы, конечно, были правы, на сто процентов, тогда по поводу негров. А потом я нашел еще троих, кто так же думает.
— И кто эти трое?
— Этого я сказать вам не могу. Запрещено нашим уставом.
— Уставом?
— Да, на самом деле мы организовали клуб. Теперь в него вступили еще двое, но они не из школы. Один ученик пекаря, а другой — посыльный.
— У вас клуб?
— Мы каждую неделю собираемся и читаем все, что запрещается.
— Ага!
А что говорил Юлий Цезарь?
Они тайком читают все, но только чтобы потом это высмеять.
Их идеал — насмешка. Холодные наступают времена.
И я спрашиваю у Б.:
— И вы там сидите все скопом в этом вашем клубе и все высмеиваете, так?
— Ого! Высмеивать у нас строго запрещается параграфом три. Есть такие, кто вечно все только высмеивает, но это не про нас. Мы встречаемся и говорим обо всем, что прочитали.
— И что?..
— И заодно обсуждаем, как на свете должно все быть.
Я слушаю внимательнее.
— Как должно быть?
Я смотрю на Б., а вспоминаю Ц.
Он сказал судье: «Господин учитель всегда говорит только про то, как должно быть на свете, а не про то, как на самом деле».
И вижу Т.
Как говорила на суде Ева?
«Н. упал, а тот незнакомый парень наклонился над ним и стал его рассматривать. Потом поволок его в канаву».
А что только что сказал Б.?
«Т. всегда хочет знать, как все на самом деле».
Для чего?
Только чтобы надо всем поиздеваться?
Да, холодные наступают времена…
— Вам, господин учитель, — опять слышу я голос Б., — во всем можно довериться. Я поэтому и пришел к вам с моими подозрениями, посоветоваться, что теперь делать.
— Почему именно ко мне?
— А мы вчера в клубе так все и решили, когда прочли ваши показания в газете, про шкатулку, что вы — единственный взрослый, которого мы знаем, кто любит правду.
В игру вступает клуб
Сегодня мы с
Объясняю следователю, что Б. знает, кому может принадлежать потерянный компас, но он вежливо меня прерывает, дело с компасом уже прояснилось. Совершенно точно установлено, что этот компас был украден у бургомистра деревни, рядом с которой мы стояли лагерем. Возможно, его обронила девушка, а если и не она, то кто-то из ее банды, и, возможно даже раньше, совершенно случайно, проходя мимо будущего места преступления, поскольку находилось оно невдалеке от пещеры грабителей. Компас, мол, не играет больше никакой роли.
Итак, мы прощаемся, Б. явно разочарован.
«Больше не играет роли?» — думаю я.
Хм… А ведь без этого компаса этот Б. никогда бы ко мне не пришел.
Я ловлю себя на том, что теперь думаю иначе, не так, как раньше.
Всюду ищу взаимосвязи.
Нет ничего, что бы имело значение.
Я чувствую действие неуловимого закона…
На лестнице мы встречаем адвоката.
Он живо меня приветствует.
— Хотел уже благодарить вас письменно, — говорит он, — ведь только благодаря вашему беспощадному и бесстрашному признанию я сумел прояснить эту трагедию.
Он рассказывает, что Ц. решительно излечился от своей влюбленности и что у девушки были истерические судороги, и теперь она лежит в тюремной больнице.
— Бедняжка! — торопливо добавляет он и спешит прочь, «прояснять новые трагедии».
Я смотрю ему вслед.
— Жалко девочку, — раздается вдруг голос Б.
— Мне тоже.
Мы поднимаемся по лестнице.
— Нужно ей помочь, — говорит Б.
— Да, — говорю я и вспоминаю ее глаза.
И тихие озера в лесах моей родины.
Она в больнице.
И опять на нее набегают облака, облака с серебристой каемкой.
Разве она не кивнула мне, перед тем, как сказать правду? А что говорит Т.? Она убийца, просто хотела выкрутиться… Ненавижу Т.
Резко останавливаюсь.
— Правда, — спрашиваю Б., — что вы меня между собой называли Рыбой?
— Да нет! Это только Т. так сказал. У вас совсем другая кличка.
— Какая?
— Вас зовут Негр.
Он смеется, и я вместе с ним.
Мы поднимаемся по ступенькам.
Он опять становится серьезным.
— Господин учитель, — говорит, — вам не кажется, что это все-таки был Т., хотя компас который нашли, и не его?
Я опять останавливаюсь.
Ну и что мне сказать?
Нужно сказать: «Вероятно, может быть»?
И я говорю:
— Да. Мне, кажется, это все-таки был он.
Глаза у Б. загораются.
— Все-таки он! И мы его поймаем!
— Надо надеяться!
— Мы примем постановление, что наш клуб должен помочь девочке. По параграфу седьмому, мы все в клубе не только чтобы книжки читать, но чтобы потом еще так же жить.