Юность
Шрифт:
– Да как долго-то? По дням-то, кажись, недолго, а по времени-то - не дай бог!
– Плохо было?
– Чего уж хорошего! Чужие они, чужие и есть.
– У вас тоже стояли?
– А то как же... Мне-то повезло: смирный у меня стоял. У других - не дай господи, аспиды! А у меня Смирный, ничего не скажешь. По-нашему-то он механик, главный у них над танками был. Танки они тут чинили, вот он мастерской заведовал.
– Что, правда, смирный?
– А что мне врать-то? Корова вон из-за него осталась.
– Один стоял?
– Один. Офицеры у них больше по одному жили, с денщиками.
Рассказ о смирном офицере мне доводится слышать впервые.
– Что ж он дома делал?
– Да все больше читал. А то напьется чаю, разговаривать начнет. Лопотал он, сказать, по-нашему плохо, а все понять можно. Бывало, про дочку начнет рассказывать. Нарисует - как живая на картинке выходила!
Про войну, бывало, тоже говорил. Плохое, говорит, дело - швах, что ли, по-ихнему? Один раз страху я с ним натерпелась, думала, худо будет. Дочка моя ночью заявилась.
– У вас дочка есть?
– Есть, в районе сейчас. Комсомольским секретарем назначили.
– А при немцах она где была?
– Вот этого уж я, сынок, толком не знаю. В лесах, сказывали, были. Отряд у них.
– Ну, и что ж немец?
– Вот она и заявилась. Под вечер. Я взглянула в окно - обмерла. Куда ты, думаю, отчаянная головушка!
Смирный-то он смирный, а все - чужой! Хотела я ей знак подать, уходи, мол, а он увидал. Зови, говорит, - меня это не касается. И ушел в эту комнату. Страху-то натерпелась!.. Потом уж, как Лизанька-то ушла, спрашивает: она есть, говорит, партизан? Что ты, говорю, родимый, очумел? А он смеется только... Забрали его.
– Как забрали?
– Да как забирают?
– спокойно говорит хозяйка.
– Ночью, уж спать собрался. Пришли трое ли, четверо с ружьями, да увели.
– За что?
– А кто их знает. Разве скажут.
Екатерина Васильевна наливает вторую чашку чаю, надевает старый ватник.
– Полежи, сынок. Пойду корову поглядеть. Я быстренько.
Старушка гремит подойником, уходит. Впервые я думаю о том, что немцы это не только гитлеровские головорезы, но и простые, честные люди. Есть такие, вероятно, и среди солдат - клянущие войну, тайно ненавидящие своего бесноватого фюрера. Одним из таких, видимо, и был постоялец нашей хозяйки.
От нечего делать разглядываю комнату. Это "чистая"
половина. На выбеленных стенах - карточки в толстых деревянных рамках. У окна - небольшой столик, покрытый вязаной скатеркой, зеленый многолистный фикус.
; Домотканая дорожка ведет к простенькому буфету, за стеклом стоят голубенькие чашки.
Негромко скрипит входная дверь.
– Кто там?
– Уже перебрались?
– раздается
– Все, хватит!
Машенька присаживается, как заправский врач, трогает рукой мой лоб.
– Температура спала, но еще есть. На ночь выпьете порошок.
– До ночи встану. Глупо как получилось!
– Попробуйте только! Хорошо еще, что дешево отделались.
– Что у нас нового? Как газета?
– Верстают. А новости есть. Во-первых, Левашов награжден Красной Звездой.
– Здорово! Знает он?
– Наверно, нет. Он еще не вернулся.
– А во-вторых?
– Вторая новость тоже связана с Левашовым. Во фронтовой газете о нем напечатана заметка. Так и называется: "Взвод ведет капитан Левашов".
– Не принесли?
– Куда там! Все по очереди читают. Метников предложил вырезать и поместить в рамку.
– Насмешничает?
– Как всегда, напропалую.
– От Грановича ничего?
Машенька пытливо смотрит.
– Почему вы о нем спросили?
– Ей-богу, без всяких задних мыслей.
– Переслал небольшую статью. Завтра идет.
– Что еще в газете?
– Подвал о каком-то батальоне. И большая подборка: "Говорят герои наступления".
– Стихов нет?
– Нет. Гранович не оставил, а вы не даете.
– Ну, какие у меня стихи!
– Гранович говорил, вы пишете.
– Это просто для себя.
– Прочитайте что-нибудь.
– Да нечего, Машенька...
Машенька насмешливо морщит нос.
– Я бегаю, тревожусь, и вот - благодарность!
– Честное слово нечего, пустяки.
– Вот пустяки и прочитайте!
– Ладно. Только потом не ругайте, что плохие... Это наброски.
Глядя в потолок, припоминаю не записанные еще на бумаге строчки:
Нет, не спал я, когда вошла ты,
Я хотел, моя егоза,
Чтоб лежащие рядом солдаты
Не смотрели в мои глаза,
Слишком радость была в них ясной,
Слишком ярким твой нежный взгляд,
И зачем тревожить напрасно
Заскучавших по женам ребят?..
Машенька внимательно слушает.
– Это все о ней?
– О ней.
– Счастливая!.. Ну, ладно, спасибо, что прочитали!
Вы ели?
– Ел, чай пил.
– Вот и отлично. Лежите. Вечером принесу порошок.
Я побегу, полосы должны быть.
Машенька уходит. Мне почему-то становится неловко, Зря читал ей эти стихи. У них с Грановичем что-то неладно, поссорились, что ли, а я только о себе. Счастливые всегда эгоистичны!
– Молока выпьешь?
– спрашивает Екатерина Васильевна.
– Нет, спасибо. Я так совсем разленюсь. Ем да сплю!
В самом деле, товарищи работают, а я валяюсь. Хватит!
– Аи идешь?
– удивляется Екатерина Васильевна.
– Гляди, как бы не зря.