Юность
Шрифт:
Вот кстати, и наши девушки. Один букет мне!
У Лены и Машеньки в руках охапки подснежников.
Девушки раскраснелись; их свежие румяные лица, зеленые гимнастерки и синие подснежники - одновременно и контраст и гармония. Видел бы живописец!
– А все не хотите?
– задорно спрашивает Машенька. Увидев меня, она вспыхивает, сухо говорит:
– Вам письмо, сейчас дам.
Лена, молча поклонившись, проходит к приемнику, - Вот, пожалуйста, подает Машенька конверт.
–
– Какое это имеет значение?
– пожимает плечами девушка.
– Леночка, я сейчас.
Письмо от Оли.
– Про очерк не забудьте!
– кричит вдогонку Метжиков.
Бугор за околицей подсох, зазеленел. Бросаю на траву шинель, сажусь, быстро вскрываю конверт. Хватит испытывать терпение!
Размашистый, бесконечно родной почерк. В глаза почему-то сразу бросается и тут же теряется слово: "Макаров", "...прости, что долго не писала". Так, так. Ах, вот где: "Макаров уверяет, что в редакции безопасно.
Я успокоилась. Это мы возвращались с актива, говорили о тебе. Ты, конечно, не обидишься, что он проводил меня до дому - собрание кончилось поздно. И ничего не думай: он просто хороший, немного несчастный человек...
Мама тебе всегда передает приветы..."
Письмо коротенькое, ласковое. Перечитываю его несколько раз подряд, потом лежу на траве, смотрю в небо.
По синей воде плывут прозрачные легкие льдинки облаков. Солнце все добрее, льдинки, уплывая на восток, тают и тают. Там на востоке, далеко отсюда, моя Оленька.
Строки возникают как-то сами по себе, непроизвольно:
Сколько ясных минут
Над письмом, что пришло с востока,
Осветивших день этот
И согревших меня, - протекло.
Я с тобой говорил,
Близкая и далекая,
Свет путеводный мой,
Ласка моя и тепло!..
Пресс и Кудрин уже вернулись.
– Ну, как, остаетесь?
– бросаюсь к Кудрину.
– Остаюсь, Сергей, остаюсь. Давай руку - здравствуй!
– Отбили мы его, Прохоров!
– довольно смеется
Пресс.
– Рано ему в шишки выходить. Пусть в замах походит!
Машенька трогает меня за руку, кивает в сторону.
Вот, пожалуйста, - снова веселая! Проследив за ее взглядом, я поворачиваюсь и прикусываю губу. Пристроившись бриться, Метников задумчиво поглаживает короткие рыжие усики, потом решительно мажет под носом белой мыльной пеной. Пропали усы!
11
– Ну что, Левашов, заскучал?
Левашов откладывает планшетку, которая служит ему вместо письменного стола, вертит огромную "козью ножку". По крупному лицу майора - Левашову недавно присвоили очередное звание - проходит легкая улыбка.
– Плохой я кабинетчик, Михаил Аркадьевич..
– От дому отбился.
– Пресс коротко усмехается, - Только, по-моем-у, кабинетная обстановка на тебя и здесь не особенно давит...
Поневоле улыбаюсь и я. Большая русская печь в углу, поставленные набок и покрытые бумагой ящики - столы и такие же ящики, но положенные плашмя, : стулья - все это даже и отдаленно не напоминает кабинета. Убранство нашей редакции дополняют несколько автоматов, сложенных на широкой лавке, и окна без стекол, в которые широко и беспрепятственно льется знойный воздух.
– Ладно, - говорит Пресс, - сдашь полосу и можешь выезжать. Надо дать несколько корреспонденции об агитаторах.
– Интересный народ есть!
– оживляется Левашов.
– В 85-м полку агитатор - бывший секретарь райкома партии. Бессонов. Говорит - заслушаешься! И ведь что удивительно: говорит о таком, что каждому известно. Так он всегда по-своему повернет, как открытие какое слушаешь! Сам седой, щуплый, а атаку объявят - наравне со всей ротой идет. Полковой агитатор!
– Можешь о нем написать?
– Теперь?
– Левашов на минуту задумывается.
– Пожалуй, могу.
– Вот и договорились, Сдашь полосу, потом статью об агитаторе и выезжаешь. И вот еще что, писатели! Не забывайте вы о скромных фронтовых профессиях. Пулеметчики, летчики - все это правильно. А вы бы когданибудь вспомнили о ездовых. О санитарах. О поварах, наконец.
Метииков, до сих пор молча работавший, вмешивается:
– Михаил Аркадьевич, оставьте повара мне. Эта героическая личность - в моем плане!
– А ты что, - поворачивается Пресс, - тоже лыжи навострил? Ну вас к свиньям собачьим, - плюну я на вас, усажу за газету и поеду по частям сам! Что я вам, каторжный - сидеть?
– Товарищ редактор!
– Метников подает Прессу большую пачку подготовленных материалов.
– Запас на завтра. Полоса Левашова, статья парторга роты, письма.
– Купил?
– ухмыляется Пресс.
– Ладно. На два часа можете быть свободны.
– Пошли искупаемся, Сергей, - зовет Левашов.
– Пошли.
На крыльце встречаемся с Машенькой. Она сегодня в легкой, из какого-то белого блестящего материала кофточке с короткими, выше локтя рукавами. Поправляя смуглыми, красиво очерченными руками влажные чернью волосы, девушка весело спрашивает:
– Купаться, товарищ майор? А мы уже.
– Да, поплескаться, - невольно улыбается Левашов.
Со мной Машенька почти не разговаривает - все еще
на что-то сердится. Никакой вины за собой я не чувствую, и подчеркнутая сухость девушки меня задевает.