Юность
Шрифт:
Сообщение адъютанта для меня не новость. Командир батальона коротко познакомил меня с обстановкой. По данным разведки, этот участок - наиболее слабо укрепленный. Фронт растянут; гитлеровцы, в расчете на осеннюю непогоду, сняли отсюда несколько дивизий и бросили их на Сталинград. Полк, в который входит и рота Поликарпова, на рассвете должен овладеть большим селом Сермелево.
– Командир у себя?
– спрашивает адъютант просирающегося навстречу солдата.
– Так точно!
– Тогда сюда, - говорит мне адъютант.
– Входите, Младший лейтенант наклоняется еще ниже:
– Поликарпов,
– Знаю, - раздается в темноте звучный голос.
– Проходите. Прямо к ужину угодили. Садись и ты, младший лейтенант.
– Нет, я пойду.
– Ну смотри. У комбата, поди, ужин побогаче.
Только сейчас, когда спина адъютанта исчезла, вижу, что в крохотном блиндаже подслеповато горит керосиновый фонарь. В углу на каком-то чурбачке сидит бритоголовый старший лейтенант. На вид ему лет сорок сорок пять. Ворот гимнастерки у него расстегнут, белый подворотничок резко оттеняет короткую смуглую шею.
Командир роты смотрит на меня маленькими внимательными глазами, стискивает руку крупной жесткой ладонью.
– С прибытием, лейтенант, - говорит он своим звучным голосом.
– Как там, Артюхин?
– Готово, товарищ старший лейтенант.
Тут только я замечаю второго обитателя маленького блиндажа - солдата, примерно тех же лет, что и командир. Он режет буханку хлеба, кладет толстые ломти на газету, расстеленную прямо на полу. Оглядев приготовленное, Артюхин наливает в металлическую чарку водку, подносит Поликарпову. Секунду подержав чарку в руке, Поликарпов протягивает ее мне.
– Гостю первому.
Я отказываюсь - никак не могу привыкнуть к водке, совсем рядом вижу маленькие улыбчивые глаза ротного.
– Э, да ты, похоже, из девушек! Ну, как хочешь.
А нам, старым пехотным коням, положено. Правильно, Артюхин?
– Известное дело, товарищ старший лейтенант. Я вон соленых огурцов расстарался - кушайте.
Поликарпов выпивает, вкусно хрустит огурцом. Мне даже становится жаль, что я не выпил.
Потом, обтерев тыльной стороной ладони губы, степенно, как пьют обычно коренные сельские жители, выпивает чарку Артюхин. Командир и его связной едят холодные мясные консервы со вкусом, аппетитно, как хорошо поработавшие, уставшие люди.
На какое-то мгновение становится светло - неживой зеленоватый свет заливает блиндаж.
– Фрицы ракеты швыряют, - собирая остатки ужина, говорит Артюхин. Трусят.
– Ну, что ж, лейтенант, коли есть охота, давай побеседуем. А нет - так на боковую.
– Поликарпов усмехается.
– Завтра рано вставать.
– Расскажите немного о себе, - прошу я.
– Вот это уж зря, обо мне все равно ничего не напишешь: нечего. Об Артюхине вот лучше напиши - герой мужик!
– Вы уж скажете, товарищ старший лейтенат, - усмехается связной.
– Комбат советовал, - настаиваю я.
– Комбат?
– удивляется Поликарпов.
– Это он из уважения к моей старости. Я, считай, в дивизии самый старый ротный. Должность у меня, сказать прямо, как у канатоходца - видал в цирке? По ниточке ходишь.
В соседних ротах по трое сменилось, а я все цел. Такой уж, видно, заговоренный. Вот это самая моя героическая черта и есть, так что в газете красоваться мне не за что.
–
– До войны?
– Поликарпов вскидывает голову, его маленькие насмешливые глаза становятся задумчивыми.
– Когда же это было - до войны? Кажется, сто лет прошло... Был я, значит, кем?
– Поликарпов снова усмехается.
– Вечным уполномоченным. Знаешь такую высокую должность - инструктор райкома? Сено, уборка, заем, посевная - все мое!.. Давно это было, лейтенант!
Я достаю блокнот, но Поликарпов легко поднимает свое крепкое мускулистое тело.
– Располагайся, лейтенант, а я пройдусь по хозяйству.
У выхода он останавливается, просто говорит:
.
– Звонил мне про тебя комбат. Сказал, что хочешь посмотреть атаку. Так я вот о чем. Может, не надо тебе, лейтенант, в эту кашу лезть? Не твое ведь это дело.
А я бы тебе после атаки рассказал все. А?
– Нет, нет. Это решено.
Старший лейтенант трогает рукой жидкий деревянный накат и так же просто, с видимым удовлетворением, заключает:
– Ну, ладно. Артюхин, приготовь на завтра товарищу автомат. Цел останешься - после атаки сдашь.
– Есть.
Как только шаги Поликарпова стихают, Артюхин подсаживается ко мне, почему-то шепотом, торопливо говорит:
– Вы, товарищ лейтенант, не слушайте его. Надо бы про него написать, чтобы знали, какой он есть человек!
Герой, одно слово - герой!.. Только вы, как пойдем завтра, за него не держитесь - в самую драку лезет. Вам-то к чему? И правда ведь, как заговоренный - не берет его пуля. Меня второй раз царапает, а его обходит. Тьфу, тьфу - не сглазить бы!.. И солдаты наши - хоть в воду за ним, не гляди, что он такой насмешник. Это у него от доброты, стыдится мягкость свою показать. А солдат - он все чует! Был я третьего дня в полку, слышал: предлагали нашему в штаб перейти с повышением и "шпалу"
сразу давали. Не пошел! Вот он какой человек!..
– Обязательно напишу, Артюхин!
– убежденно говорю я, уже представляя, как на газетной полосе ляжет крупное название - "Командир роты".
– Вот, вот!
– обрадованно и все таким же быстрым шепотком поддакивает связной, - А автомат я вам подготовлю, это уж будьте спокойны. Не откажет.
Пристраиваюсь в углу, прислушиваюсь к неясным разнообразным звукам, которыми полна осенняя ночь.
Где-то совсем рядом слышатся приглушенные голоса, вот хрупнула под чьим-то сапогом ветка, с легким, еле различимым треском взлетела и вспыхнула ракета - зеленоватый свет снова заливает блиндаж и снова меркнет..
Утром я впервые пойду в атаку, но, удивительно, никакого волнения не испытывал). А ведь могут убить? Вспоминается, как предупреждал Пресс, как Машенька наказывала быть осторожней. Может быть, они знают о письме и боятся, что я могу натворить глупостей? Хотя нет, о письме я никому не говорил, да ж кому о нем интересно знать?..
...Кто-то осторожно трясет меня за плечо. Открываю глаза и вижу над собой склонившегося Артюхина. Светает, в бледно-сером свете лицо связного кажется строгим, необычным. Начавшие уже дрябнуть щеки тщательно выскоблены бритвой, порез на подбородке залеплен полоской газеты. И говорит Артюхин как-то подчеркнуто, значительно: