Юность
Шрифт:
Днем получаю на руки командировочное предписание, прощаюсь с товарищами.
– Давай, давай, двигай!
– хмурится Пресс и, задержав мою руку в своей, смотрит колючими глазами.
– Смотри на рожон не лезь! Понятно?
Уже далеко за домом догоняет Машенька.
– Сережа, подождите!
Девушка идет прямо по лужам, разбивая золотистые зеркальца, я невольно делаю шаг навстречу. Не забыл ли чего?
– Я попрощаться, - быстро дыша, говорит Машенька.
– Пришла из типографии, сказали - вы
Девушка переводит дух, скупо улыбается.
– Будьте осторожней, Сережа. Вон у нас как пошло...
У меня перехватывает горло. Сколько же хороших людей на свете! Крепко пожимаю руку Машеньки, шагаю вперед.
За селом дорога лучше - свежий ветерок обдувает хорошо накатанный большак, сушит землю. Кое-где, в низинках и выбоинах, блестят лужи, отражая синее кроткое небо, полное задумчивой безмятежности. Горизонт в такую пору кажется шире, бесконечнее - размахнувшимся далям нет, кажется, ни конца, ни краю, и только вдалеке, на самой кромке неба, смутно синеет полоска леса. Простор наполнен чистым, с осенним холодком воздухом.
Идет грузовая машина. Взмахиваю рукой. Обдав горячим облаком отработанного газа, камуфлированная полуторка круто затормаживает. Бросив быстрый оценивающий взгляд, водитель открывает дверцу, коротко приглашает:
– Садитесь.
Машина с места берет большую скорость. Шофер, широкоскулый немолодой человек со шрамом на щеке, молча крутит баранку, зорко поглядывает по сторонам. "Опасается самолетов", - догадываюсь я.
По левую руку от шофера стоит автомат.
– Запасливо, - киваю я.
– Не мешает.
– Далеко путь держите?
Шофер мельком смотрит на меня, чуть заметно усмехается.
– А вы куда, товарищ лейтенант?
Говорю, куда и зачем еду, показываю редакционное удостоверение!! Настороженность шофера как рукой спимает. Он выуживает из кармана замасленных штанов папироску, дружелюбно улыбается.
– Наша газета, знаю! Капитан Левашов у вас там есть - привет ему передавайте.
– Знаете Левашова?
– у нас его в части все знают. Мировой мужик - товарищ капитан!
– Он, кстати, теперь майор.
– Вон как! Ну, это за дело. И про меня, к слову пришлось, он тоже писал. "Фронтовой водитель" называется, - Так вы с ним старые знакомые!
– Я ж говорю: привет передавайте. От сержанта, мол, Колесова.
– Обязательно.
Шофер резко тормозит - впереди неожиданно возникаст глубокая рытвина. Машина, потеряв скорость, натужно ревет.
– Походила ваша полуторка, сержант. Менять уж надо.
– Что вы, товарищ лейтенант! Я на ней в Чкалове до воины работал, тут вот второй год - ни разу не подвела. Разве можно! Я слово дал: до Берлина на ней дойду!
– И дойдете?
– А чего ж, простое дело! За год, глядите, сколько прошли. Зимой,
Все чаще проносятся навстречу грузовые машины, ужо доставившие к передовой свою кладь, нет-нет, да и проплывет мимо, тяжело покачиваясь на мощных рессорах, санитарная карста. Сбавив скорость, сержант выглядывает из кабины, задрав голову, потом успокоение прибавляет газ.
– Воздуха опасаетесь?
– Его самого. Места тут у нас беспокойные. А груз у меня ответственный - рисковать нельзя.
– Что - снаряды?
– Вроде того, - усмехается шофер.
– Мины?
– Водка! Фронтовые сто граммов!
Я недоверчиво оглядываюсь, смотрю в узкое заднее окошечко кабины. В кузове стоят тяжелые дубовые бочки, перехваченные стальными лентами обручей.
– Ночи пошли холодные, - уже серьезно говорит шофер, - а постель у хлопцев одна - мать-земля сырая...
У начала леска сержант останавливает машину, показывает:
– Так вот и держите. Тридцать второй где-то тут, соседи мы.
Уже захлопнув дверцу, он выглядывает из кабины, машет:
– Счастливо! Привет майору!
Сворачиваю на узкую, еле приметную тропинку, заваленную желтыми, уже начавшими чернеть мокрыми листьями. Головки сапог сразу же становятся темными.
Мягко потрескивает под погамп валежник. В лесочке держится влажный парной дух опавших листьев, горьковатого дубка.
Иду, кажется, правильно: пожухлая трава вытоптана, то тут, то там тускло поблескивают отстрелянные гильзы, плашмя лежат пригнутые и надломленные дубки и березки. Война не пощадила и этот тихий молодой перелесок, подернутый уже легкой синевой ранних осенних сумерек.
Через несколько минут вхожу в расположение части.
Пожилой солдат проводит меня к командиру батальона; через полчаса вместе с адъютантом комбата пробираюсь в роту.
Почти на самой опушке человек двадцать солдат сидят кружком, один из них читает вслух газету. Еще издали адъютант машет рукой: сидеть, заниматься своим делом.
Я придерживаю шаг, взволнованный, останавливаюсь.
Четко, раздельно, как слова присяги, звучат фразы:
"Родина у нас одна, и какое великое счастье защищать ее! В твоих руках, солдат, судьба Отечества, судьба народа, судьба твоих детей!"
Это из передовой Кудрина, написанной в последний день его жизни.
– Пойдемте, товарищ корреспондент, - торопит адъютант.
Рота Поликарпова, к которому мы направляемся, выдвинута далеко вперед опушки. Скрытые ходы сообщения вырыты глубокие, надежные; уже по одному этому можно судить, что хозяин тут - человек осмотрительный, опытный.
– Прочно обосновались.
Адъютант, молоденький младший лейтенант, веско отвечает:
– До утра. На рассвете поднимем в атаку.