Юрий Милославский, или Русские в 1612 году
Шрифт:
Не безызвестно также вам, что Великий Новгород, Псков и многие другие города стонут под тяжким игом свейского воеводы Понтуса, что шайки Тушинского вора и запорожские казаки грабят и разоряют наше отечество и что доколе оно не изберет себе главы - не прекратятся мятежи, крамолы и междоусобия. Бояре и сановники нижегородские! последуйте примеру граждан московских, целуйте крест королевичу Владиславу, не восставайте друг против друга, покоритесь избранному царствующим градом законному государю нашему - и, именем Владислава, Гонсевский обещает вам милость царскую, всякую льготу, убавку податей и торговлю свободную. Я сказал все, бояре и сановники нижегородские! Избирайте, чего хотите вы...
– Упиться кровию
– вскричал Черкасский, - кровию губителей России, кровию всех ляхов!
.
– Да, да, всех ляхов!
– повторил Барай-Мурза Алеевич Кугумов, поглядывая на Черкасского.
– Но русские, присягнувшие в верности Владиславу...
– Пусть гибнут вместе с врагами веры православной!
– перервал хозяин.
– Итак, - возразил Юрий, - одна жажда крови, а не любовь к отечеству, боярин, заставляет тебя поднять оружие?..
Черкасский устремил сверкающий взор на Милославского и, помолчав несколько времени, спросил его: был ли он на нижней торговой площади?
– Нет, - отвечал Юрий, не понимая, к чему клонится этот вопрос.
– Жаль, - продолжал Черкасский, - ты увидел бы, что на ней цела еще виселица, на которой нижегородцы повесили изменника Вяземского10. Берегись дерзкою речью напомнить им, что не один князь Вяземский достоин этой позорной казни!
– Князь Димитрий!..
– сказал боярин Мансуров, - пристало ли тебе, хозяину дома!.. Побойся бога!.. Сограждане, - продолжал он, - вы слышали предложение пана Гонсевского: пусть каждый из вас объявит свободно мысль свою. Боярин князь Черкасский! тебе, яко старшему сановнику думы нижегородской, довлеет говорить первому; какой даешь ответ пану Гонсевскому?
– Я уже отвечал, - сказал Черкасский.
– Избранный нами главою земского дела, князь Димитрий Михайлович Пожарский пуcть ведет нас к Москве! Там станем мы отвечать гетману; он узнает, чего хотят нижегородцы, когда мы устелем трупами врагов все поля московские!
– Итак, ты объявляешь?..
– Непримиримую вражду до тех пор, пока хотя один лях или предатель дышит воздухом русским! Мщение за погибших братьев! кровь за кровь!
Мурза Кутумов встал с своего места, погладил бороду и начал:
– Бояре, что сказал князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский, то говорю и я: вражда непримиримая...
доколе хотя один лях или русский... то есть предатель...
сиречь изменник...
– Довольно, Барай-Мурза, садись!
– перервал Черкасский.
Барай-Мурза Алеевич Кутумов отвесил низкий поклон всем присутствующим и сел на прежнее место.
– Граждане нижегородские!
– сказал кипящий мужеством и ненавистью к полякам дворянин Образцов.
– Чего требует от нас этот атаман разбойничьей шайки, этот изверг, пирующий в Москве на могилах наших братьев?.. Он желал бы, чтоб нижегородцы положили оружие так же, как желает хищный волк, чтоб стадо осталось без пастыря и защиты. Сигизмунд дает нам своего сына - и берет Смоленск, древнее достояние царей православных! Поляки предлагают нам мир - и покрывают пеплом сел и городов всю землю русскую! Нет, сограждане! не царствующий град целовал крест королевичу Владиславу, а пленная Москва; не свободные граждане клялись в верности иноплеменному, но безоружные жители, рабы, отягченные оковами!., и насильственная клятва, данная под ножом убийц, должна служить примером для вольных сынов Нижнего-Новгорода!.. Нет! да будет вечная вражда между нами и злодеем нашим, Сигизмундом! Гибель и смерть всем ляхам!
– Гибель и смерть всем ляхам!
– повторили Черкасский, Барай-Мурза и все старшины казацкие.
– Мужи доблестные и верные сыны отечества!
– сказал боярин Туренин, вставая с своего места.
– Нельзя без радостных слез видеть ваше рвение на защиту земли русской! И во мне кипит желание обагриться
кровавой мести или спасения от конечной своей гибели?
Великое дело, с малым и необученным войском устоять против бесчисленных врагов... но господь укрепит десницу рабов своих, хотя, по тяжким грехам нашим, мы не достойны, чтоб свершилось над нами сие чудо, и поистине не должны надеяться... но милосердие всевышнего неистощимо. Пусть будет так: мы победим ненавистных ляхов; рассеем, как прах земной, их несметные ополчения; очистим Москву и, несмотря на то, останемся по-прежнему без главы, и вящее тогда постигнет нас бедствие. Каждый знаменитый боярин и воевода пожелает быть царем русским; начнутся крамолы, восстанут новые самозванцы, пуще прежнего польется кровь христианская, и отечество наше, обессиленное междоусобием, не могущее противустать сильному врагу, погибнет навеки; и царствующий град, подобно святому граду Киеву, соделается достоянием иноверцев и отчиною короля свейского или врага нашего, Сигизмунда, который теперь предлагает нам сына своего в законные государи, а тогда пришлет на воеводство одного из рабов своих. Помыслите, сограждане! что станется тогда с верою православною? что станется со всеми нами, когда и имя царства Русского изгладится из памяти людской?.. Я все сказал: судите слова мои, бояре и сановники нижегородские!
– Боярин Андрей Никитич Туренин!
– сказал с низким поклоном дьяк Семен Самсонов, - в речах твоих много разума, хотя ты напрасно возвеличил могущество врагов наших. Нам известно бессилие ляхов; они сильны одним несогласием нашим; но ты изрек истину, говоря о междоусобиях и крамолах, могущих возникнуть между бояр и знаменитых воевод, а посему я мыслю так: нижегородцам не присягать Владиславу, но и не ходить к Москве, а сбирать войско, дабы дать отпор, если ляхи замыслят нас покорить силою; Гонсевскому же объявить, что мы не станем целовать креста королевичу польскому, пока он не прибудет сам в царствующий град, не крестится в веру православную и не утвердит своим царским словом и клятвенным обещанием договорной грамоты, подписанной боярскою думой и гетманом Жолкевским.
– Я мыслю то же самое, - сказал боярин Мансуров.
– Безвременная поспешность может усугубить бедствия отечества нашего. Мой ответ пану Гонсевскому не ждать от нас покорности, доколе не будет исполнено нее, что обещано именем Владислава в договорной грамоте; а нам ожидать ответа и к Москве не ходить, пока не получим верного известия, что король Сигизмунд изменил своему слову.
– Мы согласны во всем с боярином Мансуровым, - сказали воеводы Михаил Самсонович Дмитриев и стольник Левашев.
– И мы также!
– вскричали все дворяне московских полков.
Князь Черкасский вскочил с своего места.
– Как!
– сказал он, бледнея от гнева и досады, - вы согласны признать Владислава царем русским?
– Да, если он сдержит свое обещание, - отвечал спокойно Мансуров.
– Признать своим владыкою неверного поляка!
– перервал Образцов.
– Он отречется от своей ереси, - возразил дьяк Самсонов.
– Кто нейдет к Москве, тот изменник и предатель!
– вскричал Черкасский.
– Изменник и предатель!
– повторил Барай-Мурза.
– Князь Димитрий!
– сказал Мансуров, - и ты, Мурза Алеевич Кутумов! не забывайте, что вы здесь не на городской площади, а в совете сановников нижегородских. Я люблю святую Русь не менее вас; но вы ненавидите одних поляков, а я ненавижу еще более крамолы, междоусобие и бесполезное кровопролитие, противные господу и пагубные для нашего отечества. Если ж надобно будет сражаться, вы увидите тогда, умеет ли боярин Мансуров владеть мечом и умирать за веру православную.