Юрий Милославский, или Русские в 1612 году
Шрифт:
– Милости просим, Юрий Дмитрич!
– воскликнул он, обнимая Милославского.
– Добро пожаловать!.. Ну, мог ли я ожидать такой радости?!. Сын друга моего!..
Милое дшч, которое столько раз я нянчил на руках моих!.. Мнлославский у меня в дому!.. Ах, мой родимый!
Да как же ты вырос!., каким стал молодцом! . Эй, Пармен!.. Никанор!.. накрывайте на стол!.. Накормив слуг дорогого гостя, велите убрать лошадей. Да принесите сюда бутылочку имбирного меда... Садись, мой ясный сокол!.. Садись, мой красавец! Как две капли воды - вылитый батюшка .. дай бог ему царство небесное! Кабы гы знал, Юрий Дмитрич, как мы были с ним дружны!..
–
– Да как тебе и помнить! Ты был еще грудным ребенком, как я жил в Москве и водит хлеб-соль с твоим батюшкою. То-то был сюлбовой русский боярин! Терпеть не мог поляков! Бывало, как схватится с КривымСалтыковым, который всегда стоял грудью за этих ляхов, так святых вон понеси! Не то бы было, если б он еще здравствовал! Не пировать бы иноверцам на святой Руси!.. Эх! как подумаю, до чего мы дожили, Юрий Дмитрич!
– примолвил боярин, утирая текущие из глаз слезы, - так сердце кровью и обливается!.. Прогневили мы, грешные, господа бога!..
Юрий не мог опомниться от удивления. Он не сомневался, что найдет в приятеле Шалонского поседевшего в делах, хитрого старика, всей душой привязанного к полякам; а вместо того видел перед собою человека лет пятидесяти, с самой привлекательной наружнос!ью и с таким простодушным и откровенным лицом, что казалось, вся душа его была на языке и, как в чистом зеркале, изображалась в его ясных взорах, исполненных добросердечия и чувствительности. Он хотел уже спросить, не живет ли в Нижнем другой боярин Истома-Туренин; но хозяин, не дав ему времени сделать этот вопрос, продолжал:
– Видно, ты пошел по батюшке, Юрий Дмитрич!..
Уж, верно, недаром к нам пожаловал! Правду сказать, здесь только православные и остались; кабы не НижнийНовгород, то вовсе бы земля русская осиротела!.. Помоги вам господь!
– Да, Андрей Никитич, - отвечал Юрий, - я за делом сюда приехал. Меня прислал из Москвы приятель мой, пан Гонсевский.
– Приятель твой, пан Гонсевский!
– вскричал Истома, вскочив со скамьи.
– А вчера я ночевал у боярина Кручины-Шалонского...
– У Тимофея Федоровича!.. И ты, Юрий Дмитрич Милославский?..
– Да, боярин! Я привез к тебе от Шалонского грамоту.
– Тише! Бога ради, тише!
– прошептал Истома, поглядывая с робостию вокруг себя.
– Вот что!.. Так ты из наших!.. Ну что, Юрий Дмитрич?.. Идет ли сюда из Москвы войско? Размечут ли по бревну эют крамольный городишко?.. Перевешают ли всех зачинщиков? Зароют ли живого в землю этого разбойника, поджигу, Козьму Сухорукова?.. Давнуть, так давнуть порядком, примолвил он шепотом.
– Да, Юрий Дмитрич, так, чтоб и правнуки-то дрожкой дрожали!
Несколько минут Юрий не мог промолвить ни слова от удивления и ужаса. Его поразили не слова хозяина, а непостижимая перемена всей его наружности: в одно мгновение не осталось на лице его и следов того простодушия и доброты, которые сначала пленили Милославского. Все черты лица его выражали такую нечеловеческую злобу, он с таким адским наслаждением обрекал гибели сограждан своих, что Юрий, отступив несколько шагов назад, готов был оградить себя крестным знамением. И подлинно, этот взор, который за минуту до того обворожал своим добродушием и вдруг сделался похожим на ядовитый взгляд василиска, напоминал так живо соблазнителя, что набожный Юрий едва удержался и не сотворил молитвы: "Да воскреснет бог и расточатся врази его". Меж тем хозяин продолжал
– Да отвечай же, Юрий Дмитрич! Что ты на меня так уставился?
– Я не могу надивиться, боярин .. После первых речей твоих...
– То-то молодость, молодость!.. Да неужели ты думаешь, что я с первого разу все выскажу, что у меня на душе? Я живу в Нижнем, а ты сын боярина Милославского, так как же я мог говорить иначе?.. Но тише! Вот несут мед!.. Подай сюда, Никанор, - продолжал он, обращаясь к служителю. Ну-ка, Юрий Дмитрич, выпьем за здравие храбрых нижегородцев и на погибель супостатов наших поляков! Услышь, господи, грешные молитвы раба твоего! примолвил Истома, устремив к небесам глаза свои, выражающие душевное смирение и усердную молитву.
– Оставь кувшин здесь и ступай вон, - сказал он слуге, осушив до дна свой кубок.
– Ну, теперь, - продолжал Истома, притворив плотно двери комнаты, - ты можешь, Юрий Дмитрич, смело отвечать на мои вопросы: никто не войдет.
– Да это напрасная предосторожность, - отвечал Юрий.
– Мне нечего таиться: я прислан от пана Гонсевского не с тем, чтоб губить нижегородцев. Нет, боярин, отсеки по локоть ту руку, которая подымется на брата, а все русские должны быть братьями между собою.
Пора нам вспомнить бога, Андрей Никитич, а не то и он нас совсем забудет.
– Как!.. Что это значит!..
– вскричал Истома, изменившись в лице.
– Вот лист боярина Кручины, - прочти. Он, верно, пишет в нем, зачем я прислан и как намерен поступать.
Истома принял дрожащей рукою письмо и, прочтя его со вниманием, казалось, несколько ободрился.
– Теперь я вижу, о чем идет дело, - сказал он.
– Ты прислан от пана Гонсевского миротворцем. Ведь ты целовал крест королевичу Владиславу?
– Да, - отвечал отрывисто Юрий.
– Так, в самом деле, чего же лучше! Все нижегородские жители чтят память бывшего своего воеводы, а твоего покойного родителя; может статься, пример твой на них и подействует. Дай-то господи! Досадуя на их упорство, иногда кажется, вот так бы и запалил с четырех концов весь город!.. А как подумаешь да размыслишь, что они такие же православные, так и жаль станет. Эх, Юрий Дмитрии! все мы таковы!.. Не по-нашему делается, так на первых порах вот так бы и съел, а дойдет до чего-нибудь - хвать, ан и сердца вовсе нет! Вот хоть теперь: ты, чай, думаешь, куда, дескать, ИстомаТуренин зол!., всех хочет вешать да живых в землю закапывать!.. И, мой родимый!.. Дай-ка мне в самом деле волю, так и бешеной собаки не повешу... Свое ведь, батюшка, родное!
– Я очень рад, боярин, что ты одних со мною мыслей и, верно, не откажешься свести меня с почетными здешними гражданами. Может быть, мне удастся преклонить их к покорности и доказать, что если междуцарствие продолжится, то гибель отечества нашего неизбежна. Без головы и могучее тело богатыря...
– Все, конечно, так!
– перервал Истома, - не что иное, как безжизненный труп, добыча хищных вранов и плотоядных зверей! Правда, королевич Владислав молоденек, и не ему бы править таким обширным государством, каково царство Русское; но -зато наставник-то у него хорош: премудрый король Сигизмунд, верно, не оставит его своими советами. Конечно, лучше бы было, если б мы все вразумились, что честнее повиноваться опытному мужу, как бы он ни назывался: царем ли русским, или польским королем, чем незрелому юноше...