Юрий Милославский, или Русские в 1612 году
Шрифт:
Солнце взошло, но тишина и молчание царствовали еще повсюду. Вдруг прозвучал на соборной колокольне первый удар колокола, за ним другой, вот трет им...
все чаще, все сильнее... призывный гул промчался по всей окрестности, и - все ожило в Нижнем-Новгороде.
– Ахти, никак пожар!
– вскричал Алексей, вскочив с своей постели. Он подбежал к окну, подле которого стоял уже его господин.
– Что б это значило?
– продолжал он, - к заутрени, что ль?.. Нет! Это не благовест!..
Точно... бью г в набат!.. Ну, вот и народ зашевелился!..
Глядь-ка,
Да этак скоро и на утицу не продерешься!
– Одевайся, Юрии Дмитрич, - сказал Истома-Турснин, войдя в их покои. Пойдем посмотреть, что там еще этот глупый народ затевает?
В две минуты Милославский и слуга его были уже совсем одеты. Они с трудом могли выйти за ворота дома; вся их улица, ведущая на городскую площадь, кипела народом.
– Тише, детушки, тише!
– говорил, запыхавшись, один седой старик, которого двое взрослых внучат вели под руки, - дайте дух перевести!
– Ну, отдохни, дедушка!
– сказал один из внучат, - да только поскорее, а то как опоздаем, так не продеремся к Лобному месту.
– И не услышим, что будет говорить Козьма Минич, - подхватил другой внук.
– Ну, что, отдохнул ли, родимый?
– Ух, батюшки! . Погодите!.. Вовсе уморился!
– Напрасно, дедушка, ты не остался дома.
– Что ты, дитятко, побойся бога! Остаться дома, когда дело идет о том, чтоб живот свой положить за матушку святую Русь!.. Да если бы и вас у меня не было, так я ползком бы приполз на городскую площадь.
– Постой-ка!.. Да вот и батюшка!
– сказал первый внук.
– Втроем-то мы тебя и на руках донесем.
Сын и двое внучат, подхват я на руки старика, пустились почти бегом по улице.
– Да что ж ты отстаешь, жена?
– - сказал, приостановясь, небольшого роста, но плотный посадский, оборотясь к толстой горожанке, которая, спотыкаясь и едва дыша от усталости, бежала вслед за ним.
– Задохнулась, Терентий Никитич... Видит бог, задохнулась!
– Вот то-то же! и зачем тебя нелегкая понесла! Сидела бы лома на печи...
– И, батюшка! да разве я-не хочу также послушать, о чем вы на площади толковать будете?
– Вестимо о чем: когда идти на супостатов.
– И ты пойдешь, Терентий Никитич?
– А как же? Разве я не такой же православный, как и все?..
– А ребятишки-то наши! На кого их покинешь?..
Ведь мал мала меньше!
– Да, жаль, что маленьки! Правда, старшему двенадцать годков, так он от меня не отстанет.
– Как, батюшка!.. Ты хочешь?..
– А что ж? Не подымет рогатины, так с ножом пойдет: авось хоть одного супостата на тот свет отправит - и то бы слава богу!
Тут новая толпа, хлынув рекою из поперечной улицы, увлекла с собою посадского и жену его.
Как бурное море, шумел и волновался народ на городской площади, бояре и простолюдины, именитые граждане и люди равные - все теснились вокруг Лобного места; на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание. Вдруг народ зашумел более прежнего, раздались громкие восклицания: "Вот Козьма Минич! Глядите, вот он!" - и человек средних лет,
– Граждане нижегородские!
– начал так бессмертный Минин - Кто из вас не ведает всех бедствий царства Русского? Мы все видим его гибель и разорение, а помощи и очищения ниоткуда не чаем. Доколе злодеям и супостатам напоять землю русскую кровию наших братьев? Доколе православным стонать под позорным ярмом иноверцев? Ответствуйте, граждане нижегородские! Потерпим ли мы, чтоб царствующий град повиновался воеводе иноплеменному? Предадим ли на поругание пречистый образ Владимирския божия матери и честныя, многоцелебныя мощи Петра, Алексия, Ионы и всех московских чудотворцев? Покинем ли в руках иноверцев сиротствующую Москву?.. Ответствуйте, граждане нижегородские!
– Нет, нет!
– загремели тысячи голосов.
– Идем к Москве! Не выдадим святую Русь!..
– Итак, во имя божие к Москве!.. Но чтоб не бесплодно положить нам головы и смертию нашей искупить отечество, мы должны избрать достойного воеводу.
Я был в Пурецкой волости у князя Димитрия Михайловича Пожарского; едва излечившийся от глубоких язв, сей неустрашимый военачальник готов снова обнажить меч и грянуть божиею грозой на супостата. Граждане нижегородские! хотите ли иметь его главою? люб ли вам стольник и знаменитый воевода, князь Димитрий Михайлович Пожарский?
– Хотим! хотим! он люб нам!
– воскликнул народ, волнуясь час от часу более.
– Граждане и братии!
– продолжал Минин.
– Неужели, умирая за веру христианскую и желая стяжать нетленное достояние в небесах, мы пожалеем достояния земного? Нет, православные! Для содержания людей ратных отдадим все злато и серебро; а если мало и сего, продадим все имущества, заложим жен и детей наших...
Вот все, что я имею!
– продолжал он, бросив на Лобное место большой мешок, наполненный серебряной монетою, - и пусть выступит желающий купить мой дом - с сего часа он принадлежит не мне, а Нижнему-Новгироду, а я сам, мы все, вся кровь наша - земскому делу и всей земле русской!
– Отдаем все наши имущества! Умрем за веру православную и святую Русь!
– загремели бесчисленные голоса.
– Нарекаем тебя выборным от всея земли человеком! Храни казну Нижегородскую!
– воскликнул весь народ.
В эту минуту общего восторга разверзлись западные двери соборного храма Преображений господня и печерский архимандрит Феодосии, в провожании многочисленного духовенс!ва, во всем облачении, со святыми иконами и церковными хоругвями, вышел на городскую площадь. Народ расступился, весь духовный синклит взошел на Лобное место. Раздался громкий благовест.