За пределами желания. Мендельсон
Шрифт:
Феликс приходил домой усталый, разочарованный, проклиная примадонн, Иммермана, городской совет, кляня себя за то, что попался в эту ловушку.
— Я дурак, что позволил вовлечь себя в этот провинциальный карнавал, — вздыхал он.
С каждым днём его смятение усиливалось. Артисты становились всё более нервными. Феликс, слишком много работавший, иногда терял терпение. Он видел теперь нелепость этой затеи.
Нельзя было сымпровизировать мастерство, нельзя было, как фокуснику, создать сотрудничество. Иммерман, который был таким же плохим администратором, как и либреттистом, стал жертвой мегаломании. Он воображал себя руководителем и отдавал громоподобные приказы, которые отменял на следующий
Неожиданно Иммерман объявил, что цена билетов будет удвоена. Это великое действо, заявил он, не для бедняков, только богатые могут позволить себе изысканные наслаждения Культуры. Последствия этого решения сказались в день премьеры. Театр был набит под завязку, но зрители были в отвратительном настроении. Свистки были слышны в первой же сцене, становясь всё более многочисленными и настойчивыми по ходу оперы. Вскоре шум сделался невообразимым, пение на сцене было просто добавлением к шуму в зале. Занавес опустили. Феликс исчез за кулисами, где нашёл Иммермана, мертвенно-бледного, взъерошенного, беспомощно сжимающего кулаки, отдающего абсурдные приказания, угрожающего певцам, балансирующего на грани безумия. При виде Феликса он набросился на него, обвиняя в провале. В бессвязной, заикающейся ругани он излил на него долго сдерживаемое возмущение. Мендельсон не музыкант, не дирижёр, ничто.
— Еврей! Ничтожество! — бросил он в злобной ярости.
Феликс побледнел и ушёл из театра.
На следующий день он проинформировал городской совет, что по личным причинам оставляет свой пост в конце сезона, сразу же после Рейнского фестиваля, который должен был состояться через два месяца. Фестиваль являлся главным музыкальным событием года. Это будет его прощанием, и он хотел взять реванш и иметь триумфальный успех.
И он имел.
Погода была прекрасной. Ещё за неделю до фестиваля люди начали прибывать в Дюссельдорф из соседних городов. Они приезжали в кабриолетах, шарабанах, на подводах. Целые семьи приходили пешком: мужчины в своей лучшей воскресной одежде, в касторовых шляпах на затылках, с полевыми цветами на лацканах пиджаков; женщины были одеты в яркие цветастые юбки и шляпки в тон и держали за руки детей. Весь год они ждали этого. Охотно мирились с любыми неудобствами, спали вшестером в комнате в переполненных гостиницах. Утром мужчины брились у фонтана на Гранд-плац, обмениваясь шутками на своём певучем наречии, пока их жёны доставали из плетёных корзинок сосиски и пиво.
За три дня до фестиваля приехал Авраам Мендельсон в сопровождении своей обычной свиты.
— Я приехал повидаться с тобой, Якоб, — заявил он со счастливым смешком, — и решить, прав ли я был или нет, что отпустил тебя из банковского дела.
Для Феликса присутствие отца было ещё одним важным стимулом, чтобы превзойти самого себя. В его честь он исполнил генделевскую ораторию «Израиль в Египте», и когда обернулся к публике, чтобы раскланяться, то увидел, что старик аплодирует ему со слезами в покрытых плёнкой глазах.
— Я горжусь тобой, Якоб, — сказал банкир, спустя несколько дней, когда они были одни в кабинете. — Я уезжаю счастливым. — В его голосе слышались нежность и торжественность. — До сих пор я был известен как сын своего отца, теперь же буду известен как отец своего сына.
Впервые Феликс заметил, как постарел отец. Он почти ослеп, его движения утратили живость, голос — ворчливость. Феликс с грустью осознал, что отцу недолго осталось жить.
— Я постараюсь возместить все волнения, которые тебе причинил, и вознаградить тебя за всё, что ты для меня сделал, — тихо сказал Феликс и добавил в попытке пошутить: — Не
Банкир смущённо откашлялся.
— Видишь ли, Якоб, когда я находился во Франкфурте, улаживая формальности с твоей женитьбой, я узнал, что дирижёр Дюссельдорфского оркестра собирается подать в отставку, и...
— И ты бросился туда и убедил его, что лучшей кандидатуры на этот пост, чем твой сын, нет... — В импульсивном порыве он наклонился к отцу и взял его руки в свои. — Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить тебя за всё, что ты сделал для меня...
— Сможешь, совершив хотя бы одно великое и доброе дело в жизни.
— Я постараюсь. А пока благодаря тебе я счастливейший человек на свете. У меня замечательная жена, и передо мной открывается новая карьера. Сегодня утром я получил письмо от попечительского совета Певческой академии. Они пересмотрели своё решение и хотят встретиться со мной в конце лета, чтобы обсудить вопрос о моём назначении директором.
— Это очень большая честь для такого молодого человека, как ты. Ты сказал об этом Сесиль?
Феликс заколебался:
— Ещё нет, отец. Ей кажется, что она будет счастливее в маленьком городке. Я поговорю с ней, когда мы поедем в отпуск. Она поймёт.
Старик с минуту молчал, потом произнёс:
— Женщины иногда обладают странной интуицией. Именно твоя мать посоветовала мне переехать из Гамбурга в Берлин. Ты никогда не пожалеешь, если будешь следовать советам Сесиль. Хорошая жена — величайшая удача, которая может выпасть мужчине, даже если иногда он так не думает.
Сразу после отъезда Авраама Мендельсона Сесиль начала упаковывать вещи и закрывать дом. С тяжёлым сердцем она опустила шторы, которые так радостно повесила два года назад. Одна задругой картины, безделушки, дагерротипы в золотых рамах покидали свои места и оказывались в бездонных чемоданах. Даже «отвратительная» статуэтка голой женщины была извлечена из шкафа, получив свою маленькую порцию сожаления. Да. Они были счастливы в этом аккуратном домике с видом на Рейн. Они знали много мирных и нежных моментов. И главное, начали узнавать друг друга. А теперь они уезжали. Уезжали как цыгане, потому что не знали, куда едут. Феликс ушёл с поста дирижёра Дюссельдорфского оркестра. Он был слишком зол и обижен. После триумфа фестиваля городской совет и попечители упрашивали его остаться. Он отказался. Он мог быть очень упрямым!..
Это была ещё одна черта его характера, которую она открыла. Он слушал её советы и обычно следовал им, но, если он что-то решил, сам Святой Дух не мог бы принудить его изменить своё решение. Тем не менее, он не имел никакого предложения из Берлина, даже серьёзной перспективы подобного предложения, но ему словно было всё равно. Руководитель какой-то кафедры написал ему, предлагая должность профессора музыки, но он смял письмо и швырнул его в камин.
— Профессор! Ты можешь представить меня в роли профессора?.. — И он изобразил пантомиму, которая заставила её рассмеяться, несмотря на разочарование, — напыщенного учителя музыки в очках, обращающегося к классу.
Куда они поедут после каникул в Швейцарии? Возможно, в Берлин. Он очень хотел туда поехать, и куда ещё им деваться? Конечно же не во Франкфурт, в «деревню», как он его называл... Ну да ладно, пусть Бог укажет им путь и направляет их шаги...
Феликс сопровождал жену во время прощальных визитов. Он был, как всегда, корректен, говорил правильные вещи, сохранял на лице вежливую улыбку, но она знала, что ему скучно и не терпится уйти. Наконец настал день отъезда. Густав и Катрин должны были остаться в доме и ждать указаний. Феликс был счастлив, как малиновка, когда карета откатила от Дюссельдорфа.